Парящий градиент

[Альтэра]

... муравей из Глянска на время может показаться человеком, пока не упадёт назад в своё отечество, где "муравление" одинный способ жития на всех. Нам этот способ видится не житием, а изживанием себя. Так что, асфальт не поливаем, не тревожим, ибо не только не усвоится, но вызовет шипящую реакцию на инородное себе. К слову, фальт – место где деревья не растут, таков характер почвы, но для выпаса подходит. Иногда в этих местах мы позволяем себе пикник, конечно же имея при себе свой чайничек, свои чаинки, свою халву, немного чистого пергамента, перо и маленькую аккуратную подушечку для точки номер пять.

[Саймон]

Будучи востребованным сиюминутной необходимостью я прикоснулся к апокалипсическому шедевру современного зодчества. Это было завораживающее зрелище. Только я, шедевр и видавший виды прованский мундштук. На большее в тот день я был неспособен.

[Саймон]

Когда я вдрызг всё же разбился, то подумал, а почему так много всего валяется. Здесь без вопроса, так как вопросов в тот момент я вообще не задавал. Когда же то, что лежало собралось, то я вновь подумал, а что это было и почему что-то так и осталось валяться.

[Саймон]

Самым классным днём в моей жизни был день когда я прибыл в этот мир. Не понимаю, почему в этот день на небе не загорается специальная звезда в мою честь, ну или не происходят там всякие приятные чудеса. Это несправедливо. В последние годы меня гложут сомнения. Может мир не знает или не помнит о том, что я уже здесь. Надо будет как-то напомнить старичку о его склерозе. Глядишь, может и пару ярдов в лотерею выиграю.

[Альтэра]

У фиолетовой сонаты свой танец бытия. Это обычно, когда песня соткана роскошным............ Но где же Мюнг? Ведь обещал... Хотя какое обещал…. поклялся, как в последний день Помпеи! ...
... ладно, поем арбуз. “И это правильно”, – вдруг ниоткуда появился Мюнг, добавив , – "Не спеши, лепестки ещё поют, пусть тихо...."....

[Саймон]

Во времена моей неугомонной беспечности я несколько раз поскальзывался и падал на небо, а вот вознесение на землю требовало от меня некой сосредоточенности. В какой-то момент до меня всё же что-то дошло, но так и не смогло ко мне приспособиться.

[Саймон]

Прикладывая неимоверные страдания к тому, чтобы сделать что-то ещё хуже я вдруг обнаружил в себе совершенство достойное восхищения. В этот момент в отчаянии я вознёс руки вверх, так как в совершенстве было что-то, что ему не соответствовало. Мне так и не удалось что-то доломать. Оно приобретая гибкость так и оставалось несокрушённой глыбой.

[Саймон]

Я свято верил своим мыслеизълеяниям. Их строгий порядок не давал усомниться в их честности, а порой их можно было сравнить с извержением вулкана. Мы славно беседовали долгими ночами в свете лунного лика о чём-то своём. Они никогда со мной не спорили, а однажды мы вместе написали оперу солнечного затмения. Я же вызвался её исполнить и даже что-то получилось. Это были незабываемые времена благоденствия, но как всегда что-то вмешалось и после этого понеслось. Я встретил несоответствия, а после впал в кому. Там опять куда-то понеслось, так продолжалось до тех пор пока я не познакомился с великолепным во всех отношениях склерозом. Очнулся же я в полном затмении, послал всех к далёким островам, но они, видимо, испытывая ко мне нежную привязанность так и не ушли.

[Саймон]

Почему всё такое сложное? Нет, я без упрёка. Просто что-то констатирую. Хочется что-то разбить, но я уже расфигачил всё что только можно. Осталось только то, что нельзя.

[Саймон]

Будучи в состоянии близком к сотрясательному я сфотографировал свой эмоциональный профиль и пришёл от получившегося в неописуемый восторг. Его я тоже сфоткал, так как он встречается крайне редко и занесён в красную книгу Юнга или не занесён, но лишь по недоразумению. Полученное я увековечил в монументальную форму и запалив вокруг неё костры всю ночь бил в барабаны в ритме диско-бит.

[Саймон]

Выстроенная тщательнейшим образом композиция превратилась в набор совершенно непохожих друг на друга геометрических окружностей. Я чувствую прилив сил придающей ей объём и свободу вращения, но вместо того чтобы ему отдаться я занимаюсь разорением вазы с яблоками. Мирские слабости переполняют меня и я погружаюсь в их неиссякаемую негу. Прельщенный, я не могу оторваться от их коварного зова пока не исчезает последний фрагмент конструкции. Я ещё никогда не сталкивался со столь вопиющим гением вандализма. Творец сожравший натуру обнаруживает совершенство белого листа, а вместе с ним и свою свободу, но в тоже время его слабости предстают перед ним в своей первозданной природе. Запечатлевая их на холсте я придаюсь огню. Теперь он задаёт ритм моему безумному танцу.

[Саймон]

На днях я соприкоснулся с настоящей мощью способной выжить везде и при любых условиях. Форма через которую она себя проявляла была без ярких красок и излишеств, простой и незамысловатой, но мне всё же удалось разглядеть её изящество.
Aegopódium podagrária и Taráxacum в полной мере проявили себя там, где люди по злой иронии судьбы думают что отдыхают, а на самом деле каторжным трудом дают жизнь чему-то теплолюбивому и без их участия нежизнеспособному. Вокруг же этой вакханалии они возводят строения, где могут ненадолго забыться от возложенного на самих себя тяжкого бремени. Взволнованный, я увидел несправедливость творимую к этим замечательным созданиям. Люди на соседних участках с помощью специальных приспособлений устраивали настоящий геноцид в отношении тех, кто оказался не только жизнеспособным, но и по своему красивым.
Taráxacum радуясь первым лучам солнца открывал свои лепестки и закрывал их когда оно уходило, а Aegopódium podagrária был прекрасен своим стремлением к росту. Поддавшись страдальческой атмосфере исходящей от соседних локаций и желанием что-то упорядочить я весь день косил эти создания, а к вечеру моё тело ослабло и больше не двигалось. На следующий же день не в силах смотреть на деяния своих рук я покинул это гиблое во всех отношениях место.

[Саймон]

Разворачивая толстый от обжорства журнал непродуманных историй я рассматриваю всё, что в нём обнаруживаю. Меня смущает лишь стремление к раскрытию подводных камней спрятанных под слоем наштукатуренных до неприличия страниц и накрахмаленных заголовков. Моя вера беспощадно вгрызается в каждую букву оставляя за собой след напоминающий лыжню времён крестовых походов. Я же сопровождаемый страстной сопричастностью продолжаю наносить поверх обветшалых построений свежие мазки.

[Саймон]

Идея ставшая мной, а может я ставший идеей так привыкли друг другу, что решили съехаться и жить вместе. Сам факт такого соития тоже был идеей поэтому получилось что-то вроде любовного треугольника. На этом мы не остановились, так как без продолжения рода ну ни как нельзя, а как множиться мы не знали. Конечно мы ознакомились с несколькими книгами по размножению почкованием, но так ничего и не поняли. На этой почве у моей подруги развился депрессивно-параноидальный психоз, что несомненно сказалось и на мне. Эта фигня продолжалась до тех пор пока мы не поняли, что заразные и в этот момент случилось чудо. Теперь у нас много маленьких малышей, ну и жизнь постепенно стала налаживаться.

[Саймон]

Декамерон страстей вращаясь, продолжил свои построения. В них отражалась суть творимого ими замысла. Я же будучи увлечённым своими впечатлениями читал внутреннюю газету и думал о чём-то неважном, но в тоже время животрепещущем. Меня это будоражило и в тоже время вдохновляло на создание этюда о жизни подводных лодок, что бороздят воды несуществующего океана.

[Саймон]

Моя несравненная любовь к упорядоченности легла в основу лирической симфонии. Разрезав пополам яблоко я соединяю его вновь, ибо не должно быть просвета между частями целого. Разъединяя я теряю смысл изначально заложенный в фруктовую композицию. Моё смущение достигает своего апогея в моменте, когда я вижу тень отбрасываемую яблоком и стол на котором оно покоится. Соединый мир сведённый к тени от яблока нарушает всю упорядоченность моего замысла. Я не могу вместить всю эту махину в маленький объём моей персональной комнаты. Мне дарован лишь живой звук прибоя доносящийся из-за её стен. Чёрный квадрат запечатлённый на плоскости поверх белого и стремящийся обрести объём. Я вглядываюсь в его пропорции и вижу себя замкнутым в его геометрии непостижимых смыслов.

[Саймон]

Брешь покрываясь краской постепенно превращалась в малиновый пудинг. Обыкновенная банальность недостойная внимания истинного прихожанина. То ли дело залитый тушью череп жука-носорога. На склоне недель начинаешь ценить проявления столь значимые и в тоже время встречаемые на каждом шагу. Сделав ровно пять реверансов я сравнял до основания колодец возвышающийся своей остроконечной крышей и мешающий мне насладиться скрытым за ним пейзажем. Заняв же его место я погрузился в ничего не значащее ожидание. Там, где неявные очертания сходятся в одной точке я обнаружил свою монументальность. Дабы ничего не растерять я обозначил её квадратом и вписал в круг. Тем временем жук-носорог пришёл в движение и расплёскивая чернила помчался по своим носорожьим делам.

[Саймон]

О великая неврастения. Ты величайшее из творений созданных мною. Меня удручает лишь то, что я так и не смог полюбоваться окружающими видами с твоего неприступного пика. Со мной в очередной раз приключился грустный парадокс. Меня всюду преследует невезение на грани отчаяния. Если так продолжится, то моё имя никогда не будет вписано в скрижали величайших покорителей твоих самых высоких пиков. Довольствуясь лишь жалкими отголосками подножия я так и не познаю всю мощь экспрессивного психоза. Может быть я не настолько талантлив как думал о себе ранее?

[Саймон]

Ровно девять квадратов я разложил в форме треугольника, а всё пространство внутри залил лучезарной паранойей. Ведь только благодаря ей я смог придумать столько воистину грандиозного и не менее изящного, чем ветка цветущей сакуры. В этот момент мои мысли были как никогда свежи и благоухали жасмином. Созданная мной геометрическая форма покоилась на волнах великой неврастении. Я же как патологический сёрфингист остался на берегу в ожидании достаточной для продолжения движения размера волны.

[Саймон]

В этот момент я уснул и мне приснился сон, как на картине Айвазовского "Девятый вал". Там в буйстве красок зарождалась буря. Она же была единственной, что оголив пустоту могло разделить на атомы саму основу моего фундамента. Я больше не видел не вала, не обречённых. На том плоту меня не было и не могло быть, так как во сне нельзя не умереть, не проиграть. Вернувшись я обнаружил, что мой сон имел и свою глубину и гавань и пристань. Когда же колодец превратившись в бабочку улетел, то вместе с ней меня покинул и тот, кто охранял покой моих вод. Страж порога оказался лишь ничем неприметной метаморфозой, а его значимость распространялась лишь на сюжет сна.