Китен » 15 фев 2013, 23:59 Великорусская Держава представляла огромную социальную систему, сильный народ, заселивший громадные территории Европы и Азии, называемую Рассения. Рассения – территория, по которой расселилась Великая Раса, т.е. белые народы. Впоследствии слово «Рассения» перешло в латинский язык, и переводить его стали просто Русь. В древние времена территория Рассении омывалась водами четырёх океанов: Студеного – Северного Ледовитого океана; Восточного – Тихого океана; Западного – Атлантического океана; Марённого – Индийского океана. Держава имела богатую торговлю, ремёсла и промышленность. В неё входили множество известных и неизвестных княжеств, таких, как Киевская Русь, Новгородская Русь, Сербская Русь, Поморская Русь, Средиземноморская Русь и другие, Множество Малых Русских Княжеств ."
http://radugamirov.ucoz.ru/forum/102-606-9195-16-1348221695
Вот это понравилось)
Пересеклось со следующим:
"...Ритуальное омовение, с сознательным привлечением стихийных сил, освежило царицу и придало ясности ее разуму. Отряхнувшись после купания и выкрутив из густых длинных волос воду, как это делают поселянки, полоща белье в реке, она, все еще не допуская в сознание ни раздумий, ни мыслей, вернулась к себе, как и вышла - через ступени балкона, - и, не призывая никого на помощь, начала тщательно, как всегда, одеваться. Собственно одевание составляло окончание этого почти священного действия, - процесса, в котором царица приводила свое тело в соответствие с идеалом Красоты, идеалом, который каждый атлант мог лицезреть внутренним оком, обращаясь к Высшему в себе, идеал тот был совершенен...
Открыв несколько деревянных, украшенных резьбой знаменитого Прама, дверок в стене своей спальни, царица в большом раздумьи перебрала все наряды, висевшие там на торсах-манекенах. Несколько раз ее рука почти уверенно ложилась на мягкое плечо какого-то из них, затем возвращалась к другому, в задумчивости перебирая бахрому или украшения, разглаживая любовно невидимые складочки. Каждый наряд был уже одеван царицей, и не раз, и каждый нес на себе определенный слой воспоминаний. Воспоминания эти были не все безоблачны, но зато все до одного волнующи и добры: в этих платьях, очень сложных по составу частей, настоящих царских уборов, -независимо от того, были ли они парадными, во всем блеске золота и драгоценных камней, или же предназначались для отдыха в кругу семьи и близких, и украшенных в этом случае не столько бьющим в глаза сверканием царской роскоши, долженствующей превзойти все, что могло изобрести не знающее предела воображение атлантических красавиц, у которых, вот уж воистину, Красота была " в крови", - сколько изяществом и необычностью вышивки или простой отделки, а иногда и просто новыми линиями покроя: царица Атлантиды была и признанной царицей Мод и Красоты.
Наконец, она выбрала белое, такое простое, но несказуемо прекрасное платье: было оно все, от плеч до ступней, убрано в мельчайшую складочку, - признак божественной или царственной власти, - состояло из многих оборок и подхватов, и сложностью своего изготовления принесло немало слез и бессонных ночей известным расенским рукодельницам, взятым с тех пор царицей под особую опеку. Словом, нашлось им занятие, да и изрядная прибыль, потому что до этого дня сидели они, горемычные, в полной нищете, годами иногда поджидая своих воинственных муженьков, морских бродяг, которые возвращались время от времени к своим домам, оборванные и с пустыми кошельками, но зато осиянные духом необыкновенных приключений и с непременными подарками своим женщинам в виде колец, браслетов, а то и наплечных украшений, достойных царской знати. Подарки эти у женщин-расенок почитались за святыню, и не было случая, чтобы кто-нибудь из них, даже при крайней нужде, вынес их на базарную площадь, что шумела беспрестанно, до самой ночи, перед портом Атлантиса, просторная, как сам порт, наполненный несчетным числом судов и суденышек: от огромных металлических построек, чудом державшихся на воде, до изящных, всего в несколько ярусов, лодок из драгоценных сортов дерева, иногда с разноцветными парусами, которые расцвечивали бирюзовую, с белым кружевом пены, морскую гладь, делая ее еще более нарядной...
***
Благодатное селение Расен находилось в северо-восточной части Посейдониса, почти на самом повороте Большого Канала, как раз в том месте, где равнина Э-неа плавно поднималась к горам. Холмистый подъем этот поначалу был малозаметен, особенно для уроженца Расена, привыкшего к подъемам и спадам своей местности: расенцы, казалось, и не смогли бы жить на более разглаженной от всяких складок земной поверхности. Однако же, для пешехода, идущего на север, подъем становился ощутим задолго до того, как он входил в лесистую часть горного массива. А ведь это было пока ещё предгорье.
Молодая женщина быстро шла по ровной, из крупных белых плит, дороге, которая уже начала делать извивы, чтобы не заставлять идущих по ней утомляться и сбивать дыхание чересчур резким преодолением тяжести на подъеме. Конечно, этот серпантин намного удлинял путь, и женщина как раз раздумывала: не пойти ли ей напрямик, наперерез дороге? Правда, в этом случае пришлось бы карабкаться по склону, поросшему редким кустарником. Но, с другой стороны, она взглянула выше: этот кустарник, весь утыканный шипами, твердыми и длинными, как железные гвозди, уже на следующем повороте спирали становился непроходимой стеной.
Это обстоятельство и само по себе могло бы решить вопрос об избрании пусть длинной, но зато удобной и безопасной дороги. Но молодая женщина, хоть и с запозданием, но вспомнила о том, как некрасиво она бы выглядела, взбираясь по осыпающимся мелким камням и цепляясь руками за ветки кустов...
Впрочем, она и раздумывала-то о выборе дороги не всерьез. Ей надо было отвлечься от размышлений, тщетность которых она, видно, уже поняла, иначе зачем бы ей идти туда, куда она сейчас шла?
Между тем, дорога как бы приостановилась перед маленьким круглым храмом. Храм этот был окружен со всех сторон строем изящных колонн, украшенных изображениями цветочных гирлянд. Разлившись перед ним в небольшую площадку, с северной стороны огороженную стенкой все из того же белого известняка, она затем не изгибалась более вверх и направо, но продолжала свое движение. Теперь уже, прямая, как стрела, дорога шла вдоль нескончаемой скалы, вершина которой являла с нею удивительный контраст: она вся была покрыта кудрявой порослью светло-зеленого леса, явно природного свойства.
Эта скала была остатком выработанного карьера, хотя никто не интересовался, что именно здесь добывали. Из соображений эстетики и пользы каменный обрыв приспособили для обучения будущих скульпторов и резчиков по камню; пологую же долину, начинавшуюся сразу под этим творческим полигоном, тщательно возделали селяне. Без надзора на Посейдонисе не оставалось ни пяди земли.
Путь, как было заметно, не был в тягость молодой женщине. Лишь ненадолго остановилась она у круглой лестницы в четыре ступени, обвивавшей святилище, чтобы тихо прочитать молитву, и ступила затем, еще более задумчивая, чем прежде, с большой дороги на узкую, но хорошо проторенную тропинку. Тропинка эта вела довольно круто вверх, между стволами крупных и высоких вязов.
Становилось прохладно. Но женщина, разгоряченная движением и, паче того, устремленностью своего порыва, который приближал ее к цели, готова была даже скинуть с себя пеструю, расписную шаль. Эта длинная шаль укутывала ее, то ли от утреннего озноба, то ли от посторонних глаз, всю целиком - с головы, покрытой непременным для расенок платочком, до ног, обутых в изящные чувяки с загнутыми вверх носами.
Наконец, она добралась до того места, где начиналась обжитая часть этой горной рощи. Тропинка здесь переходила в спокойную и уютную лестницу из теплого, серо-желтого оттенка, песчаника, по сторонам которой стояли большие вазы из того же камня. Гроздья темно-красных и розовых роз, ниспадавшие из них в нарочитом беспорядке, говорили о том, что за ними ведется тщательный и любовный уход.
Впрочем, эта же мысль должна была посетить каждого, кто всходил по этой лестнице в довольно большую усадьбу, скорее замок. Высокая стена окружала его, начиная от ворот, в которые эта лестница упиралась.
Все здесь, и эта стена, которую, казалось, только что промыли с песочком, и сами ворота, чудо кузнечного искусства, поставленные вроде бы только для того, чтобы на них любовались, и неширокая аллея, усаженная шпалерами диковинных цветов, которая вела к белоснежному зданию, сверкающему радостной радугой узких и высоких окон, - все говорило о том, что это жилище холят и любят.
Сам замок был выстроен тремя уступами, один уже другого, по углам которых, по древнему обычаю, высились круглые башни. Но здесь они не производили впечатления чего-то неприступного или призванного к защите. Увенчанные высокими коническими крышами, они казались, ни меньше, ни больше, как созданиями волшебства. Кто, кроме него, мог задумать подобное? Не говоря уже о том, чтобы вырезать из камня эти сплетения узоров, в которых основная нить, иногда сдваиваясь или даже утраиваясь, шла, не прерываясь, через все узлы и розетки, обрастая по пути все новыми и новыми деталями, вносящими в плавный, певучий ритм узора особую, завораживающую, даже против воли, гармонию.
Захваченная всей этой внезапно открывшейся ей красотой, молодая женщина стояла неподвижно перед воротами, позабыв прикоснуться к массивному кольцу, свисавшему из пасти льва, - это было нужно, чтобы дать знать о своем приходе. Однако, створки чугунных, с виду таких тяжелых, ворот вдруг медленно и неслышно разошлись перед ней в стороны, утонув в прорезях стен. Кто-то невидимый приглашал ее войти.
И вот тут наша путница, с таким бесстрашием преодолевшая тяготы горной дороги, не побоявшаяся ни возможных встреч с дикими зверьми, ни всяких ужасов, о которых шла неясная молва в отношении этого замка, тут, когда пришло время ступить ногой в его пределы, она оробела. Тщетно пыталась она вызвать в памяти слова молитвы, обычно защищавшей ее: она их начисто забыла. В полубеспамятстве она повернула уже голову, как бы думая об отступлении, - как вдруг опомнилась. Простая и ясная мысль пришла ей в голову: а чего, собственно, ей бояться здесь, если она сама пришла сюда? И, в конце концов, нужна ей помощь или нет?..
Эта мысль очень помогла ей. Беспокойство ее улеглось, она даже усмехнулась, увидев вдруг себя как бы со стороны: запыленная и взлохмаченная под своей шалью селенская молодуха стоит в открытых воротах, как пень еловый. Она быстро сняла легкую и теплую накидку, стряхнула ее от пыли и повесила на какой-то крючок приворотной башни. Затем оправила светлые и пушистые завитки крупно вьющихся волос, выбившиеся из-под беленой льняной косыночки, завязанной узлом под подбородком, отряхнула свою длинную и широкую юбку и легонько потопала чувяками, сбивая и с них несуществующую пыль: дорога сюда была чистой, как у них, в Расене, площадь перед святилищем, а лесная тропа - сухой и хорошо укатанной. И все же, совершив этот немудреный ритуал, знакомый и обязательный каждой женщине - охорошившись, - она почувствовала себя куда уверенней, чем за минуту до этого. И вот, забыв про свою шаль, незнакомка, как бы показывая самой себе - отступления не может быть, - высоко подняла ногу в маленьком чувячке и решительно переступила невидимую черту, отделявшую ее от неизвестности.
Когда она скрылась в высоких и прозрачных дверях замка, из приворотной башни вышел служитель в рубахе до колен, подпоясанной воинским ремнем с многочисленными металлическими бляхами, и невозмутимо снял с "крючка" шаль, оставленную тут молодухой. Проверив, не сместилось ли устройство, позволяющее видеть во дворце все, что происходит у ворот, он не спеша возвратился к себе, включил аппарат, наглухо запирающий ворота, как те, которые "для красоты", так и вторые, высотой вровень с саму башню. Эти ворота, хоть и казались тонкими по сравнению с массивными стенами, окружающими замок, однако сделаны были из непробиваемого сплава металлов, сплава, который атлантами ценился выше золота, ибо производили они его за пределами Земли...
Поколебавшись, привратник отнес забытую шаль ко дворцу и аккуратно повесил ее на жардиньерку, украшавшую галерею нижнего этажа: кто знает, может, она еще пригодится этой молодой поселянке?..
Ягуна, владетельница этого очаровательного многими достоинствами поместья, полулежала в это время на мягкой лежанке, удобно поддерживавшей ее плечи и голову, тогда как скрещенные ноги, покойно вытянутые, усиленно восстанавливали кровообращение: только что их хозяйке пришлось поработать и поработать основательно. Энергии оказались тяжкими, к тому же и запутанными в трудно-понимаемый клубок, но, тем не менее, она с ними справилась. Сын ее племянника /или праплемянника/ будет доволен. Правда, сейчас он еще спал, - она недавно вновь поглядывала на него, - но через несколько часов он и не вспомнит о былой напасти. Как не вспомнит и о своей спасительнице, - без горечи усмехнулась Ягуна, привыкшая к неблагодарности и скорой забывчивости своих бесчисленных пациентов, многие из которых, кстати, и не знали о ее помощи.
Да, атланты стали не те...Разве, в дни ее молодости, могло бы придти кому-нибудь из них в голову, не помня себя от страха за свою драгоценную жизнь, обращаться за исцелением? Или, что куда хуже, -за приворотом, а то и за отвращением от чего-либо? Неважно, к кому ты обращаешься, важен тот факт, что не можешь справиться сам с собой. Неужели наступает время исполниться ее же пророчеству об истощении атлантского корня? Вроде бы рано...
И тут же она горестно покачала головой, поразмыслив и посчитав века: да, все сходилось. Время-то, раз его запустили, оно скачет быстро, что ему сделается. Нешто приостановить?
Она увлеченно начала было обдумывать эту мысль, поставив для верности на "нуль действия" выход своей силы: неровен час, пока перебираешь варианты, вдруг какой, наиболее приемлемый из них, возьмет да и начнет исполняться. Хлопот тогда не оберешься.
Ее размышления прервал тихий звонок: та молодуха, за которой наблюдали еще от придорожного святилища, была уже здесь, на пороге ее дворца. Ну что ж, пусть входит.
Ягуна имела обыкновение гостей своих, - будь то атланты, или, как их теперь старательно отличали, человеки, - при их появлении в ее замке предоставлять самим себе. Ей было интересно наблюдать, кто как поведет себя в чужом доме, наедине вроде бы с собой. Разного она навидалась за свою долгую-долгую жизнь, и в последнее время уже почти не делала различия, - так только, для внешнего ритуала, чтобы не обидеть особенно обидчивых, которых много появилось нынче, - между атлантами и "этими маленькими человечками", как она их называла. Временами ей казалось, что, более того, она симпатизирует последним. Впрочем, не всегда, не всегда...
А эта молодуха ничего себе, - думала Ягуна, разглядывая между тем гостью на экране, перед которым лежала. Статная, но не дородная, слава Единому. Впрочем, это просто потому, что она еще не рожала. А вот почему? И муженек у нее имеется, вот он, легок на помине. Э, дорога душа, где ж тебе удержать такую-то красу? Ты и плюгав, и вертляв, и глаз у тебя бегает. Не на месте, словом, человек. Да и то вопрос, - найдешь ли его, свое место, и когда? А молодуха твоя хороша...
Между тем гостья, постояв какое-то время на пороге дома и не видя никого, кто бы ее встретил, с места не сдвинулась, а проговорила, голоском слегка охрипшим от волнения:
- Есть кто-нибудь? Отзовись!
И прислушалась. Но никто не отвечал. Тогда она снова произнесла эти же слова уже погромче. Даже эхо молчало.
Для Ягуны это был самый интересный момент: что предпримет эта, с виду такая скованная женщина, почти девочка, когда осознает, что вокруг никого нет, и она вольна делать здесь все, что ей заблагорассудится. На этом и не такие проявляли себя с самой неожиданной стороны!
"Ну же! Действуй!" - приказала ей Ягуна и вспомнила, что сила ее выключена. Однако она не стала подключаться к гостье, когда осознала это, но решила проверить мелькнувшее в ней подозрение: пусть будет свободна, пусть без всякого внушения с ее стороны походит здесь, в сказочном для нее месте, пусть рассмотрит и даже потрогает руками все украшения и сокровища ее дома. Посмотрим, так ли она устойчива, как это обещает ее аура? И вообще, возможно ли?.. Человек, - даже не человек, а женщина! - и вдруг такие возможности? Видно, и впрямь пришло время, и на смену атлантам идет другая раса, если подтвердится то, что ей привиделось. Но когда же ты ошибалась? - спросила она сама себя. Печально иногда убеждаться в собственной незыблемой правоте. И Ягуне искренне захотелось хоть раз ошибиться.
Молодая женщина не двигалась, стоя на пороге. Она примолкла и как бы ушла в себя. "Слушает изнутри", - с одобрением признала Ягуна. Однако вскоре лицо ее чуть-чуть, совсем незаметно /только не для Ягуны/, исказилось непонятным страданием, она повернулась точно в сторону хозяйки дворца, которую уж никак не могла видеть, и глядя ей, казалось, в самые глаза, прерывающимся голосом произнесла:
- Бабушка Ягушка! Если ты видишь меня, откликнись! Я пришла к
тебе в беде моей. Может, ты сможешь помочь. Вот, пирожка принесла
тебе, грибочков моченых. Не побрезгуй. Больше ничего не имею,
чтобы отплатить тебе за совет. Вот только, разве что сердечным
словом...
Продолжать опыт дальше не имело смысла: Ягуна увидела все, что ей нужно было увидеть. Поистине, душа этой молодухи созрела, коль уж она поминает о сердце. Да и не только поминает, оно ведь у нее работает!
Молодая женщина вздрогнула, когда откуда-то, со всех сторон, как ей показалось, послышался тихий, но проникающий во все поры голос:
- Стой, где стоишь...
И внезапно все окружающее сдвинулось с места. Да-да, все пошло-поехало куда-то назад, быстрее и быстрее. Она не сразу сообразила, что это она сама несется, и не двигаясь даже, а мимо нее проносятся какие-то стены, неясные в очертаниях вещи и даже живые существа. Наконец, эта гонка плавно завершилась, да так, что ей не пришлось и пошатнуться. Крепко прижимая к груди маленькую плетеную корзинку, где хранился ее гостинец, она стояла посреди огромного покоя, - такого она сроду не видывала! - а у дальней стены, на некотором расстоянии от нее, лежала не лежала, сидела не сидела на золотой кушетке женщина в каких-то многочисленных белых одеждах. Женщина эта была так молода и красива, что гостья ее зажмурилась от удовольствия и благоговения. Чувство это, вполне свежее и искреннее, доставило Ягуне, если не радость - что для нее, праматери атлантов, были какие-то чувства? - то, во всяком случае, удовлетворение: она не ошиблась, и сердечные излучения этой человеческой дочери не уступали силе атлантов. Однако было и еще что-то, неуловимое пока даже для Ягуны, и это "что-то" заставляло ее быть настороже. Она не знала, опасность ли это или нет, но от ее гостьи, тем не менее, исходил вполне конкретный, резкий и незнакомый ток. Ягуна, прищурив глаза, всмотрелась в то, что едва заметной дымкой маячило за спиной пришелицы, - ей не хотелось в такой момент глубоко уходить в потусторонний мир, - и констатировала: эта девочка не так проста, как кажется, иначе ее бы не сопровождал некто из сословия ангелов. Ягуне, правда, ничего не стоит отвести его, если будет нужно, однако это ведь только начало! Что же будет дальше, и кто станет за ее плечами, начни она развиваться?..
Однако, не препятствовать же! Это означило бы наихудший из всех грехов: препятствие законной эволюции Божьего дитяти -человека. В каком бы виде это ни выражалось. Впрочем, Ягуна никогда и не имела к этому пристрастия. Ее основным делом было подправлять некоторые неуравновесия, которые случались на пути как человеков, так и атлантов. Ведь атланты - тоже дети Бога, только, может быть, чуть постарше и по возрасту, и по развитию. И им так же, как и человекам, предстоит бесконечное развитие, но уже в другой сфере...
Нельзя сказать, чтобы Ягуна с восторгом приняла мысль о том, что ей придется взять на себя духовное воспитание этой женщины. Слишком хорошо ей было известно, что это может означать. Это был приказ свыше, хоть и непроявленный персонально. Тут не приходилось думать ни о собственных недомоганиях, которые попытаются перескочить на нее с кармы новой ученицы, ни об отемнении всякого рода жизненных обстоятельств - это не подлежало никакому обсуждению.
Атлант, если ты все еще не оставил свой пост, бери на свои плечи и эту тяготу мира человеческого. И чем больше вас, принявших свою долю груза, тем легче становится он для всех. Не делай скидок ни на личные болезни - у тебя их нет на Земле, ибо карма твоя - уже не от нее, - ни на отягощение семьей или обязательствами перед друзьями -твои долги выше. И горе тебе, если ты позабудешь в упоении земными радостями об уплате этих высших долгов.
Одна рука твоя, атлант, держит руку Бога, другая же - направлена вниз, к человечеству. Ты помогаешь Превышнему пестовать и формировать наивысшее сокровище Вселенной - сознание, только что поднявшееся от земли. Голова человеческая еще тяжела, как у всякого новорожденного младенца, она тянет его вспять, клонит к родимой матушке, вспоившей и вскормившей его. От тебя, атлант, зависит главное в судьбе этого младенца: поднимется ли эта его голова над землей, захочет ли он взглянуть в духовное небо или же останется навеки при своем взоре, опущенном лишь на то, что окружает его драгоценную личность.
В первом случае возрастет он от Земли, оставаясь окрепшим телом на ней же; и вырастишь ты, атлант, себе достойного помощника, который облегчит твой вечный на этой планете труд. Сознание, которое ты, с Высшей Помощью, откроешь к беспредельному развитию, хотя бы даже единственное за все время твоего пребывания в этом горьком мире, - это сознание явится твоим подарком Единому и твоим же искуплением. Той единственной платой, которая только и принимается светлым привратником у Тех, Высших, очередных Врат.
Что же сказать об участи, которую выбирают себе остальные? Долга их дорога, ибо бредут они окольным путем.
Мысли, озарявшие разум Ягуны наподобие этой, были мгновенны и не слишком часты. Зато, как молния, очищающая атмосферу, они оставляли после себя состояние особого просветления и наполненности свежими силами. Ни с чем, ни с какими условными ухищрениями не могло сравниться это чувство наполненности от Высшего Источника, Который только и распределяет эти дары по своей Воле. Если бы у Ягуны и оставались какие-то сомнения в отношении своих действий, касаемых молодой расенки, так неожиданно явившейся к ней, то один лишь этот, вроде бы беспричинный приток светлейшей энергии, должен был разрешить их все.
Но сомнений у Ягуны не было. Был лишь один вопрос: а согласится ли сама эта расенка? Ведь только начни она противиться -и сразу пропадут, как и не бывало их, все заботы о раскрытии ее возможностей. Однако, ведь недаром же Ангел привел ее сюда! Не будет она противиться, - теперь Ягуна была уверена в этом.
На нее неизвестно откуда пахнуло ароматом свежих фиалок -привет от Ангела, поняла она и улыбнулась куда-то в сторону своей гостьи. Та приняла это на свой счет - и ответная, заставившая вспыхнуть ее и без того румяное лицо, благодарственная улыбка осветила и совершенно преобразила его.
- Подойди поближе, - проговорила Ягуна.
Гостья подошла, однако тут же упала на колени.
- Как тебя зовут? - спросила ее Ягуна, не обращая внимание на ее
позу и давая время ей придти в себя после массы новых впечатлений.
- Лела, моя добрая госпожа, - несмотря на волнение, голосок ее
был ясен. - Не скажешь ли мне, как пройти к бабушке Ягуне?
- Для начала - запомни первое правило: не задавай вопросов, пока
не получишь на то разрешения. Спрашивать и говорить здесь буду я,
как старшая и как хозяйка. Ты согласна с этим?
- Да, добрая госпожа. Прости меня, неученую.
Ягуна смягчила свой назидательный тон:
- Договорились. Встань теперь с колен, - знаешь, я не люблю
этого. Садись вот сюда, - она кивнула на деревянное креслице
поблизости от своей лежанки, - и рассказывай, зачем пришла. А я
пока полежу, ты не возражаешь? А то твоя "бабушка Ягушка"
маленечко притомилась...-
Женщина была поражена. Но это тоже входило в своеобразный приемный экзамен, который Ягуна все еще не завершила для собственного успокоения и для знакомства с образом мыслей своей будущей ученицы: как долго она будет поражаться, и сможет ли вообще выйти из шока, в который неподготовленное сознание неминуемо впадает при стольких неожиданностях. Однако Ягуна не собиралась ее жалеть - пусть привыкает...
- Что молчишь? Или не веришь, что я и есть Ягуна? Может,
позвать кого-нибудь, чтобы тебе подтвердили, кто я такая? Ну же,
отвечай!
- Что вы, ба...добрая госпожа! Просто я думала, что...
- Что я, - раз уж я "бабушка", - должна быть похожа на твою
родную бабку? Да?
- Нет у меня бабки, -отвечала Лела, - и матушки нет. Нет и отца.
Никого нет, - сирота я.
- Что ж, по тебе этого не скажешь: вон какая, слава Создателю.
Что-то ты разжалобить меня хочешь. Но не удастся: и совсем ты не
одна, муж-то у тебя есть все-таки!
- Ах, добрая госпожа! С этим-то я и пришла к тебе, если ты
согласна выслушать меня. Муж-то у меня есть, но его как бы и нет
вовсе..,- и она замолчала, опустив глаза, которые начали было
наливаться слезами.
- Э, голубушка, ты это оставь! Слезами еще никто делу не помог!
И чтобы я впредь этого не видела, слышишь? Плачешь - значит
жалеешь саму себя. А жалеть себя - это грех, знаешь ли ты?
Лела с готовностью закивала головой:
- Да, да, госпожа, хоть я и не слыхала о том, что плакать - это
грех. Но ты говоришь - и я не буду больше плакать. Вот, если хочешь,
никогда не замочу глаз. Я такая - как решу, так и сделаю, знаешь!
- Однако хвастать ты мастерица! - покачала головой Ягуна. - Так-
таки и сделаешь? А если не выдержишь?
- Выдержу! Хочешь, побожусь?
Ягуна предостерегающе подняла ладонь:
- Не вздумай делать этого! Как насчет слез - не знаю, это твое
дело, но божиться и клясться ты больше не должна никогда. Решила
сама для себя - и довольно этого. Поняла?
- Нет, госпожа...Почему?
- Какая ты... Вас там, в Расене, что лукумон ничему не учит?
Лела опустила глаза.
- Учит, учит, - торопливо заверила она Ягуну, - это я, видно такая
непонятливая. А лукумон у нас хороший...заботливый.
Ягуна поняла все, что не стала говорить насчет их селенского лукумона эта женщина, которая нравилась ей все больше и больше. Вернее, не то, что нравилась, как нравится новое платье или цветущий куст, испускающий благоухание: она чувствовала, что с этим юным созданием ей легко. Она говорила с ней, - и будто лесной ручей журчал, освежая и напитывая чистой влагой ее душу, порядком истомившуюся, надо сказать, общением с себе подобными. Малейшее облачко на этой ауре /как, например, некрасивая история с расенским лукумоном, которого надо привести в чувство/, было настолько чужеродным всему ее излучению, светлому, с радужным, обычно у человеков не встречающимся, переливом, что вызывало ответное желание наискорейшим образом очистить это затемненное место. Его даже пятном нельзя было назвать, потому что пятно, как трудно-смываемую кляксу, без разбору ляпает на чистейшее одеяние своей души сам человек, - здесь же было другое.
- Ну ладно, оставим пока лукумона. Так что же такое с твоим
мужем, детка? - голос Ягуны теплел от минуты к минуте, хотела она
этого или нет.
- Ты же знаешь наших, расенских... Летают они по белу свету
неведомо зачем. Покоя им никак нету, так я понимаю. Возвращается
какой из них - так ему должны радоваться все вокруг. А он в то время
- вроде как царь, прости меня, Баал-Бог. Куролесит над всеми - и все
должны ему подчиняться, а как же... И так без конца, госпожа добрая.
Умучились наши женки, что старые, что молодые. Грешница я, что
пришла к тебе, вроде бы как с наветом, но не считаю я наветом, коли
хочется мне помочь всем.
- Но и себе тоже, не правда ли?
- Это уж как получится, госпожа. Будет хорошо всем - и мне
получшеет. А уж коли помочь тут нельзя - отвечать должна я одна,
потому как придумала идти к тебе сама, сама и пришла. Подскажи,
добрая госпожа, как быть? Всемогущий Баал-Бог тебя не оставит за
это...
- Да...Хорошенькую награду ты мне сулишь, ничего не скажешь! И
давно это у вас в Расене поклоняются Баал-Богу?
- Сколько себя помню, госпожа моя.
- А другие...Другие боги, что же они?
- Они все как были, так и есть. Но Баал-Бог - теперь он
наиглавнейший над всеми.
- Вот как... Это что, лукумон ваш так сказал? Как его зовут, что-то
я никак не вспомню...
- Алан. Аланом его кличут, матушка.
- Как Алан? Он же не расен! Или я ошибаюсь? Это не тот ли, из
чиченов, который не пожелал переселиться со всем своим родом в
Старые колонии?
- Да, такое говорят, госпожа, только я не знаю...
- Да не бойся ты! У меня можешь говорить смело, никто тебя не
обидит.
Однако Лела опустила голову.
- У тебя-то, конечно, госпожа Ягуна. А вот как вернусь, а лукумон
узнает...
- Как же он узнает, - не от меня ли?
- Он все знает, госпожа. Не ведаю, сумела ли я обвести его, но он
почему-то не помешал мне дойти до тебя. Не иначе, - она вдруг,
поняв, прикрыла рот ладонью, - ах, это он тебя, госпожа добрая,
испугался! Вот и не посмел меня задержать. А так, поверишь ли, стоит
кому только от всех, - хоть в поле, хоть в работном доме, -
отделиться, так он уже тут как тут, и глазами так и ест, так и поедает,
прости, Боже! Он все знает, даже то, что не говоришь, а только
подумать хочешь!
- На то он и лукумон. Иначе зачем же поставили его над вами? А
ты сама, не хотела ли бы ты тоже вот так, - читать мысли? Как ваш
лукумон...
- Зачем мне это, госпожа? Даже неловко как-то, люди меня сразу
бы дичиться стали.
- Да нет, тебя бы никто не дичился, ты - другая. Ну так что же,
никак не пойму я, что там с твоим мужем?
- С моим - ровно то же, госпожа моя, что и с другими мужьями в
Расене. Вовсе отбился он и от дома, и от меня.
- За приворотом, небось, пришла? А?
- Упаси бог, - Лела даже приподнялась с места, так не пришлась
ей по сердцу эта мысль. - Насильно-то мил не будешь.
- Тогда чего ты желаешь?
Лела снова присела на краешек кресла, все еще держа в руках забытую корзинку. Она вроде бы раздумывала, - а чего же она, в самом-то деле, хочет от этой, по всеобщей молве, всемогущей волшебницы?
- Не знаю, как и сказать, госпожа. Собиралась к тебе долго, шла
быстро, а пришла - и просить вроде как не о чем... Получается, что
все идет так, как мы сами того желаем?.. Выходит, что надо нам
сперва в себе разобраться, так, что ли? А то, в самом деле, время у
тебя отнимаю, госпожа моя добрая...
И она вновь поднялась с места, хотя видно было, как ей не хочется этого делать.
- Садись и слушай, раз пришла. И слушай внимательно -
повторять не буду. Подумай - и отвечай: есть ли в твоем сердце такое
чувство к какому-нибудь человеку, чтобы ты за него свою душу
отдала?
- Это как же - душу?
Ну, скажем, жизнь свою единственную...
- Это кто же может такого потребовать!..
- А вдруг!
- Не знаю, что и сказать, госпожа. Не обижайся на меня, неученая
я, одним словом.
- Скажу по-другому: любишь ли кого больше самой жизни?
- Это мужика, что ли?
- Ну, хотя бы...
- Нет и нет, госпожа! Если ты спрашиваешь об этом - так нет же!
Век бы не ложилась я в эту постель постылую с ним!
- А с другим?..
- И того пуще. По мне бы - милее нет, как вековать в избушке
лесной, на полянке, зверушек бы миловать да пташек. Грешно,
небось, но иной раз, госпожа, и глядеть ни на кого не хочется, не то,
что...А это самое, про что ты спрашиваешь - так оно и есть главное
зло, так я понимаю.
- Отчего же? Другие, смотришь, как пристрастились...
- Я за других не ответчик, госпожа. Что думаю, то и говорю. Не
знаю, правильно ли...
- Каждый человек думает правильно - сам для себя. Однако
неизвестно, совпадают ли его думы с намерениями Бога, - туманно
проговорила Ягуна, - а надо бы, чтоб совпадали.
. Она неторопливо опустила ноги, и Лела услужливо помогла ей обуться в мягкие на ощупь, а с виду похожие на резной прозрачный камень туфли без задников, стоявшие подле лежанки. Ягуна, вроде бы и не заметив этого, взяла у нее из рук корзинку и сказала:
- Ну что, попробуем твоих гостинцев? Пошли на балкон, а то я
здесь пищу не держу!
И она, величественно покачиваясь, пошла к расступившейся двери, за которой оказался балкон, напоминающий по размерам, скорее, лужок овечек так на сорок. Покрытый поверх блестящего белого камня ковровыми дорожками /"наша работа, расенская!" -задохнулась от радости Лела/, балкон этот был завешен сверху неведомо как державшейся в воздухе ярко-расписной тканью, - от солнышка, что ли? - и, выдаваясь далеко вперед от самого здания, заканчивался красивым резным заборчиком из того же камня. Еще не видя в полном объеме того, что было пока скрыто за этим ограждением, Лела почувствовала вдруг какое-то непонятное волнение, - стеснение в груди, которое было неизведанно сладостным. Как бы защищаясь от чего-то, она сложила руки крестом как раз на средоточии этого чувства, усилившегося до степени почти физической боли. Что-то там, в ее груди, все расширялось, расширялось, как бы готовя ее к принятию чего-то огромного и, несомненно, прекрасного, пока она не остановилась у перил ограждения, восхищенная и потрясенная до самых глубин своего существа: ей открылось море.
Ягуна не мешала своей гостье. Она и сама с давно позабытой непосредственностью переживала это же чувство, без сомнения, бывшее лишь отражением священного восторга Лелы, и была ей благодарна за него. Никогда не мешает очистить душу осознанием беспредельной красоты, если ты еще способен на это...
Она взглянула на молодую женщину. Та, молитвенно сложив руки на груди, стояла неподвижно, и по лицу ее лились слезы. Да, дорого бы дала Ягуна за возможность пролить такую слезинку!.. При этой мысли она опомнилась. Протягивая вышитый платочек и улыбаясь, сказала:
- Подобные слезы - единственные, которые я могу тебе простить.
Более того, поощряю их, потому что они освобождают твою душу,
очищают ее. Что ж, это хороший знак - великий Посейдон принял
твою жертву...
Лела непонимающе взглянула на нее:
- Бог Посейдон?.. Где он, госпожа? И какую жертву я принесла
ему?
- Посейдон, он перед тобой. Все то, что видом своим исторгло эти
твои слезы, которые есть высшая благодать, - это Он. Посейдон, наш
покровитель - это не только каждая волна в море, не только цвет
бирюзы и хризолита в ее воде, или разливанное ее обилие - но все
разом. Бог - это всегда единство в самом себе. И, чем шире,
необъятнее тот круг, который вмещает в себя столько всего, сколько
он может вместить, - тем выше и сам Бог.
Ягуна говорила тихо, как бы для себя. Облеченная в слова, ее мысль становилась яснее и понятнее ей самой, ведя цепочку ассоциаций все вверх и вглубь. Лела слушала не столько сами слова, которых она не понимала - не привыкла она к подобным речам, -сколько голос, тембр и необычные вибрации которого заставляли трепетать, в самом прямом смысле, каждую клеточку ее существа, отвечающего с готовностью на долгожданную весть. Конечно, она не могла бы ничего рассказать о своем состоянии, кроме того, что ей было хорошо, но это не меняло сути дела.
Мягкий и звенящий одновременно, всепроникающий голос Ягуны между тем продолжал свою песню:
- Ты видишь перед собою море. Из чего оно состоит? Если начать
с маломалейшего - с атомов, которые составляют все то, что
существует вокруг нас, - то и они не только неодинаковы, но и само
различие их бесконечно. Что же сказать об их сочетаниях друг с
другом, которое есть одновременно смысл и плод видимого
состояния? Всякое сочетание - это есть Любовь. Любовь же, как
достояние Единого и Наивысшего, посылается Им, и только Им - во
все безбрежное мироздание: сочетайтесь и творите Моей силой, -
говорит тот Бог, который надо всем, и щедрость Его не знает предела.
Весь вопрос в том, чтобы принять в себя, в свое сознание этот
творящий поток. Он, конечно, и без того льется через тебя, пронизывая насквозь все на своем пути - таково его изначальное, только Ему присущее свойство. Но, непризнанный, не осознанный, этот поток благотворящей силы проходит как бы даже мимо. Расцвет подлинный всякого создания начинается только тогда, когда появляется возможность принять эту, такую неуловимую и желанную для всех, силу. Возможность эта - появление разума. Однако, разум -это только самое начало. Для того, чтобы вобрать в себя благодать, будущее ее вместилище должно стать таким же чистым, как все, что прилежит Высшему, иначе бесполезно все: молоко, налитое в неомытую чашку, неминуемо прокисает.
Посейдон - поистине великий Бог. Он соединил в себе самом все стихии, не делая различия внутри себя ни для одной из них. Хотя, по видимости, главной остается в нем стихия воды - море, как никак! Но в этой воде вполне мирно уживаются и земля, и воздух, без которого не смогла бы осуществляться сама жизнь в толще этой воды, и вездесущий Огонь, видимое и невидимое проявление Бога. Огонь, создающий возможность не только жизни, но и жизни, сознающей себя. Посмотри, как он красив и величественен, наш Посейдон! Разве можно отделить море от берегов, окружающих его, или же неба, которое с ним нераздельно? Нет, так же точно, как нельзя свет Солнца отделить от Земли: даже ночью, невидимое, оно светит отраженным светом через Артемис, воспитательницу человеческих предков. И во всем этом - единственная сила, Которая движет жизнью, - Любовь, изливающаяся от Бога.
А ты говоришь - не знаю любви. Что ж, тебя упрекать нельзя.
Ибо ты не приемлешь любви в земном ее понимании, и не пришла еще к восприятию Любви Высшей. От тебя одной зависит, дитя мое, в какую сторону ты направишься. Ясно тебе должно быть одно: в сторону любви. Без нее теряется смысл всякого существования. Ты отвергаешь любовь плотскую, - это значит, что перед тобой может открыться знания Высшей Любви. Но выбрать должна ты сама...
Она замолчала. Необходимо было время, хоть самое короткое, чтобы весть вошла в сознание Лелы, если Ягуна не ошиблась, и та действительно готова принять ее. Сомнений быть не могло, - никто из человеков еще не приходил сам, по своей воле сюда, попирая всякие искусственные запреты. Эта же - пришла. За знанием. Что ж, рискнем!
- Лела! - окликнула Ягуна молодую женщину, которая, казалось,
позабыла обо всем вокруг. - Ты меня слышишь?
- Да, добрая госпожа, - даже не вздрогнув, та легко возвратилась в
земное состояние: "хороший признак", подумала Ягуна. - Я готова
тебя слушать без конца моя госпожа, хоть всю мою жизнь, так это
хорошо!
- Ну что ж, если таково твое желание, я могу его исполнить. Ты
ведь определенно кое-что слыхала обо мне. Например, то, что я обладаю силой исполнять желания. Правда, я стараюсь не для всех. Ты потом поймешь, почему. Так что можешь остаться здесь, в моем дворце, со мной.
- Госпожа... Благодарю тебя за милость!
Лела опустилась на колени и обняла ноги своей будущей покровительницы. Однако та мягко отстранилась:
- Не надо... Постарайся не прикасаться ко мне, ладно? Хотя мне и
очень приятно...
- Прости, матушка! - Лела живо поднялась с колен и, не зная, как
выразить свою благодарность, оглянулась вокруг. - Хочешь, я вымою
здесь у тебя полы, вычищу все ковры? - сказала она. Видя, что Ягуна
отрицательно покачивает головой, она смутилась. - Ты скажи сама,
госпожа, что я должна буду делать, и я все исполню. Ты не смотри,
что я сирота - я все умею по хозяйству.
- Не сомневаюсь, дитя мое. Но... этот дом не нуждается в уборке.
Видя, что Лела не может этого понять и старается изо всех сил
представить, по ее мнению, невозможное, она добавила:
- Во всяком случае, уборка эта немного другая. Но оставим это.
Если тебе будет необходимо занять свои руки, то работа всегда
найдется. Я ведь, знаешь, щеголиха!
И вдруг Лела как-то погасла: слова Ягуны напомнили ей о ее профессии в Расене, о ее настоящем положении и о многом другом. Вернули ее к действительности...
- Ах, госпожа моя! Размечталась я, прости меня! - и она
порывисто, чтобы не дать Ягуне увидеть выражения своего лица,
подошла к самому перелету балкона. - Благодарю тебя, матушка, за
доброту твою к сироте. Но не могу я остаться тут, с тобой. Ты ведь и
сама знаешь...
- Знаю, потому и говорю тебе: если желаешь - оставайся. Главное
здесь - именно твое бесповоротное желание. Отвечай мне сначала на
это: желаешь, или нет?..
- Больше всего на свете! - Лела обернулась лицом к Ягуне и
впервые осмелилась на то, чтобы взглянуть ей в глаза. Сделать это
было непросто хотя бы по той причине, что волшебница была росту
немалого; главное же - взгляда ее не выдерживал обычно ни один
человек, такой уж в нем был секрет. - Сама не знаю, отчего, но здесь,
у тебя, матушка, я словно бы в родном доме. Понимаешь, не в том,
где я родилась или куда меня привели после свадьбы, а в том...Я не
знаю, как сказать...
- И так ясно. Теперь выслушай меня. Весь ваш род, -
человеческий, - он как бы во младенчестве. И выпускать его из-под
опеки до поры до времени нельзя. Попробовали уже... Беды не
обобрались. Потому и нужны эти селения, где вы учитесь всему
полезному в жизни. Но некоторые из вас проходят другое обучение,
невидимое и неслышное - тут уж все зависит, как и во всем
остальном, впрочем, от воли Бога. Ему виднее, кого пришла пора переводить в класс выше. А то, как с тобой, и помочь шагнуть через несколько ступеней. Тогда этот человек как бы выходит из власти прежних законов, которым подчинялся до той поры, но тем самым вводит себя в круг новых обязательств. Подчиняться или нет этим законам и обязательствам - решать человек должен сам, таково божественное распоряжение от веку, но, чем выше он поднимается, -и ты должна это знать, - тем обязательнее становится для него выполнение некоторых правил, которые одинаковы и для него, и для мира богов.
- Неужели и боги несвободны? - прошептала Лела.
- Ничего-то ты еще не знаешь. Но это дело поправимое! Затем и
останешься здесь, чтобы выучить хотя бы самые начала, основы того,
что есть Общая Жизнь. Что до свободы - запомни: свободны все. Вот
только как сделать правильный выбор?.. Но вернемся к тебе, Лела. Ты
думаешь, твой лукумон не заметил, как ты ушла из селения? Нет,
неспроста он выпустил тебя: он понял, что не в его силах
препятствовать тебе; он увидел, что за тобой - Некто, ведущий тебя и
поставивший предел его власти над тобой. Да, он подчинился, хотя
немало еще будет вредить, такая уж у него натура. Но ты не бойся.
Сначала защитим, а после ты и сама обретешь силу, перед которой он
увянет.
- А муж мой, госпожа? Ведь нас друг дружке судили...
- Он, твой так называемый муж, решил сам свою участь. Попало
ему нежданно в руки такое сокровище, а он этого не оценил. Да и
само замужество твое, дитя, незаконно по высшему понятию.
- Как же - перед всеми ведь!
- А! Оставь это для ваших расенских посиделок! Настоящий,
законный брак, слыхала небось, совершается на Небесах. Почему это,
не задумывалась? Да потому, что в этом случае соблюдены многие
условия, необходимые для этой законности, и новобрачным дается
принять ту самую искру Высшей Любви, без которой земной,
совершенный без этой любви брак становится всего лишь случкой. Не
смущайся грубым словом: иначе это не назовешь. К сожалению, давно
уже пошло все не так, как было задумано, и не только у вас,
человеков.
- И все же...Он ведь может заставить меня вернуться?
- Теперь не может: я не позволю. Он тебя и не увидит. А, кстати,
мне кажется, что вы с ним не сами нашли друг друга, но вас...да-да-
да, как я сразу не поняла! - вас назначил для брака чиновник! Так
ведь?
- Да, госпожа. Но у нас так женятся почти все!
- Знаю, знаю! Это неплохой обычай, конечно, - чтобы все без
исключения были в паре. Но не таким же способом! По воле какого-
то служки... Ну, довольно говорить на эту тему: у нас с тобой не
остается времени. Значит так: ты желаешь остаться в этом доме, на
этом месте, и отдаешься под мое, Ягуны - внучки Атланта, руководство. Так?
Лела кивнула, во все глаза глядя на Ягуну.
- Ты вручаешь мне, по доброй своей воле, все права на твою
защиту перед богом и человеческими властями, на твое духовное
воспитание, ты доверяешь мне и свое земное благоденствие. Согласна
ли ты, Лела, дочь человеческая, довериться через меня Богу, и
бесповоротно ли твое решение? Отвечай!
- Да, матушка-владычица, согласна. Навсегда согласна!
Пусть великий и прекрасный Посейдон примет мое сердце, если оно только может ему пригодиться...
- Да будет так! Твое человеческое сердце, дитя, которое ты сама,
без принуждения, приносишь Посейдону - и есть та главная и
единственная жертва, которую ждут от нас всех, живущих на Земле,
Боги. Принесенная через Посейдона эта жертва даст тебе
благоволение и защиту всех Богов.
- Но какая же это жертва, матушка? Я ведь не овечка и не бычок.
И дым не стелется, и кровь не течет..,- и она заметно содрогнулась.
- То все - неверно понятые, искаженные формы жертвы. Их
требуют у своих жрецов другие...боги. Но, дитя, идем со мной.
Поторопись!
И Ягуна быстрым шагом, за широтой которого не поспевала Лела, вернулась в свой покой, где ее застала Лела впервые, и прикоснулась к чему-то на маленьком столике возле своей золоченой лежанки. Сразу же засветился большой экран на стене, и Лела, вся обомлев от ужаса, увидела своего мужа, который карабкался напролом, без всякой дороги, вверх по осыпающимся под его ногами сыпучим камням. Лицо его было искажено какой-то детски-обиженной гримасой, так что казалось, будто он готов заплакать; руки, уже порядком ободранные, хватались за колючие ветки кустарника, как бы пытающегося отогнать непрошенного и недоброго пришельца. Лела не удержалась и громко вскрикнула. Ягуна спокойно повернулась к ней:
- Что с тобой? Ты, кажется мне, удивлена? - сказала она. - Тебе
никто не сообщил, что он, - Ягуна холодно подчеркнула это "он", -
вернулся вчера, вместе с капитаном Диреем? Впрочем, кто бы мог и
подумать о том, что тебя следовало предупредить! Не говоря уже о
том, что любящий муж не стал бы огинаться в притонах Атлантиса, а
понес бы свою нетерпеливую любовь первым делом к ненаглядной
жене!
Издевка была не в тоне Ягуны, который был вполне благожелателен, но в самих словах. Между тем, она продолжала:
- Ты боишься, Лела? Или, может, тебе его жалко стало? А, может,
хочешь вернуться к замужней жизни и жалеешь о данном слове?
Отвечай!
- Не обижай, матушка! - почти закричала Лела. - Сейчас, так
особенно чувствую: нет мне возврата ко всему прежнему! Если ты, конечно, не прогонишь...
Ягуна затемнила экран, начинающая уже привыкать к чудесам в этом дворце Лела даже не удивилась, когда услыхала вдруг голос, как бы ниоткуда отвечающий Ягуне. Отдав распоряжения привратнику и призвав в свои покои некую Элеску, она повернулась к Леле.
- Успокойся, дитя мое, - проговорила она мягко, - никто тебя
здесь не тронет. А будет нужно - мы и до царя дойдем. Сейчас тебя
отведут в твою комнату. Не приглянется убранство или еще что, так
ты скажи. Выбирать, слава Единому, есть из чего. Посмотри там, что
придется тебе из платья. Конечно, таких красивых нарядов, как на
тебе, у нас тут нет, но, коли захочешь, так переоденься. Это не
повредит на новом месте. Понимаешь меня?
Лела кивнула:
- Вроде бы старую кожу скину и сразу вся обновлюсь...
- Умница, дитя мое. Иди, и ни о чем не беспокойся.
И Ягуна слегка подтолкнула молодую женщину к распахнувшимся вдруг дверям. За ними ее уже ждала пригожая молодица в диковинном для Лелы наряде: должно быть, это был довольно длинный кусок полотна, да еще такого тонкого, если им можно было обернуть тело неизвестно сколько раз, да еще и остаток небрежно перекинуть через обнаженное плечо. Сама бы Лела не осмелилась показаться на людях в таком виде. Однако ей, принимавшей не раз участие в построении царицыных платьев, нетрудно было оценить изящную простоту одеяния этой Элески, которая и во всех других отношениях была, уж конечно, неизмеримо выше самой Лелы. Недаром она так неприступна: знает себе цену!
Впрочем, превосходство Элески, действительное или надуманное, Лелу нисколько не волновало. Уже в дверях она обернулась к Ягуне, и та, такая большая, красивая и сильная, показалась ей вдруг почему-то беззащитной и нуждающейся в ее дружбе. Она едва сдержала себя, чтобы не побежать туда, в глубь покоя, и не обнять Ягуну. Смутившись от своего порыва, не укрывшегося от невозмутимой с виду волшебницы, Лела сказала как бы про себя:
- Увижу ли тебя еще, матушка? И когда?..
Велика была ее радость, когда она услышала в ответ:
- Увидишь, увидишь! Пирожков-то надо отведать!
Впрочем, может ей это только показалось...
Открыв несколько деревянных, украшенных резьбой знаменитого Прама, дверок в стене своей спальни, царица в большом раздумьи перебрала все наряды, висевшие там на торсах-манекенах. Несколько раз ее рука почти уверенно ложилась на мягкое плечо какого-то из них, затем возвращалась к другому, в задумчивости перебирая бахрому или украшения, разглаживая любовно невидимые складочки. Каждый наряд был уже одеван царицей, и не раз, и каждый нес на себе определенный слой воспоминаний. Воспоминания эти были не все безоблачны, но зато все до одного волнующи и добры: в этих платьях, очень сложных по составу частей, настоящих царских уборов, -независимо от того, были ли они парадными, во всем блеске золота и драгоценных камней, или же предназначались для отдыха в кругу семьи и близких, и украшенных в этом случае не столько бьющим в глаза сверканием царской роскоши, долженствующей превзойти все, что могло изобрести не знающее предела воображение атлантических красавиц, у которых, вот уж воистину, Красота была " в крови", - сколько изяществом и необычностью вышивки или простой отделки, а иногда и просто новыми линиями покроя: царица Атлантиды была и признанной царицей Мод и Красоты.
Наконец, она выбрала белое, такое простое, но несказуемо прекрасное платье: было оно все, от плеч до ступней, убрано в мельчайшую складочку, - признак божественной или царственной власти, - состояло из многих оборок и подхватов, и сложностью своего изготовления принесло немало слез и бессонных ночей известным расенским рукодельницам, взятым с тех пор царицей под особую опеку. Словом, нашлось им занятие, да и изрядная прибыль, потому что до этого дня сидели они, горемычные, в полной нищете, годами иногда поджидая своих воинственных муженьков, морских бродяг, которые возвращались время от времени к своим домам, оборванные и с пустыми кошельками, но зато осиянные духом необыкновенных приключений и с непременными подарками своим женщинам в виде колец, браслетов, а то и наплечных украшений, достойных царской знати. Подарки эти у женщин-расенок почитались за святыню, и не было случая, чтобы кто-нибудь из них, даже при крайней нужде, вынес их на базарную площадь, что шумела беспрестанно, до самой ночи, перед портом Атлантиса, просторная, как сам порт, наполненный несчетным числом судов и суденышек: от огромных металлических построек, чудом державшихся на воде, до изящных, всего в несколько ярусов, лодок из драгоценных сортов дерева, иногда с разноцветными парусами, которые расцвечивали бирюзовую, с белым кружевом пены, морскую гладь, делая ее еще более нарядной...
***
Благодатное селение Расен находилось в северо-восточной части Посейдониса, почти на самом повороте Большого Канала, как раз в том месте, где равнина Э-неа плавно поднималась к горам. Холмистый подъем этот поначалу был малозаметен, особенно для уроженца Расена, привыкшего к подъемам и спадам своей местности: расенцы, казалось, и не смогли бы жить на более разглаженной от всяких складок земной поверхности. Однако же, для пешехода, идущего на север, подъем становился ощутим задолго до того, как он входил в лесистую часть горного массива. А ведь это было пока ещё предгорье.
Молодая женщина быстро шла по ровной, из крупных белых плит, дороге, которая уже начала делать извивы, чтобы не заставлять идущих по ней утомляться и сбивать дыхание чересчур резким преодолением тяжести на подъеме. Конечно, этот серпантин намного удлинял путь, и женщина как раз раздумывала: не пойти ли ей напрямик, наперерез дороге? Правда, в этом случае пришлось бы карабкаться по склону, поросшему редким кустарником. Но, с другой стороны, она взглянула выше: этот кустарник, весь утыканный шипами, твердыми и длинными, как железные гвозди, уже на следующем повороте спирали становился непроходимой стеной.
Это обстоятельство и само по себе могло бы решить вопрос об избрании пусть длинной, но зато удобной и безопасной дороги. Но молодая женщина, хоть и с запозданием, но вспомнила о том, как некрасиво она бы выглядела, взбираясь по осыпающимся мелким камням и цепляясь руками за ветки кустов...
Впрочем, она и раздумывала-то о выборе дороги не всерьез. Ей надо было отвлечься от размышлений, тщетность которых она, видно, уже поняла, иначе зачем бы ей идти туда, куда она сейчас шла?
Между тем, дорога как бы приостановилась перед маленьким круглым храмом. Храм этот был окружен со всех сторон строем изящных колонн, украшенных изображениями цветочных гирлянд. Разлившись перед ним в небольшую площадку, с северной стороны огороженную стенкой все из того же белого известняка, она затем не изгибалась более вверх и направо, но продолжала свое движение. Теперь уже, прямая, как стрела, дорога шла вдоль нескончаемой скалы, вершина которой являла с нею удивительный контраст: она вся была покрыта кудрявой порослью светло-зеленого леса, явно природного свойства.
Эта скала была остатком выработанного карьера, хотя никто не интересовался, что именно здесь добывали. Из соображений эстетики и пользы каменный обрыв приспособили для обучения будущих скульпторов и резчиков по камню; пологую же долину, начинавшуюся сразу под этим творческим полигоном, тщательно возделали селяне. Без надзора на Посейдонисе не оставалось ни пяди земли.
Путь, как было заметно, не был в тягость молодой женщине. Лишь ненадолго остановилась она у круглой лестницы в четыре ступени, обвивавшей святилище, чтобы тихо прочитать молитву, и ступила затем, еще более задумчивая, чем прежде, с большой дороги на узкую, но хорошо проторенную тропинку. Тропинка эта вела довольно круто вверх, между стволами крупных и высоких вязов.
Становилось прохладно. Но женщина, разгоряченная движением и, паче того, устремленностью своего порыва, который приближал ее к цели, готова была даже скинуть с себя пеструю, расписную шаль. Эта длинная шаль укутывала ее, то ли от утреннего озноба, то ли от посторонних глаз, всю целиком - с головы, покрытой непременным для расенок платочком, до ног, обутых в изящные чувяки с загнутыми вверх носами.
Наконец, она добралась до того места, где начиналась обжитая часть этой горной рощи. Тропинка здесь переходила в спокойную и уютную лестницу из теплого, серо-желтого оттенка, песчаника, по сторонам которой стояли большие вазы из того же камня. Гроздья темно-красных и розовых роз, ниспадавшие из них в нарочитом беспорядке, говорили о том, что за ними ведется тщательный и любовный уход.
Впрочем, эта же мысль должна была посетить каждого, кто всходил по этой лестнице в довольно большую усадьбу, скорее замок. Высокая стена окружала его, начиная от ворот, в которые эта лестница упиралась.
Все здесь, и эта стена, которую, казалось, только что промыли с песочком, и сами ворота, чудо кузнечного искусства, поставленные вроде бы только для того, чтобы на них любовались, и неширокая аллея, усаженная шпалерами диковинных цветов, которая вела к белоснежному зданию, сверкающему радостной радугой узких и высоких окон, - все говорило о том, что это жилище холят и любят.
Сам замок был выстроен тремя уступами, один уже другого, по углам которых, по древнему обычаю, высились круглые башни. Но здесь они не производили впечатления чего-то неприступного или призванного к защите. Увенчанные высокими коническими крышами, они казались, ни меньше, ни больше, как созданиями волшебства. Кто, кроме него, мог задумать подобное? Не говоря уже о том, чтобы вырезать из камня эти сплетения узоров, в которых основная нить, иногда сдваиваясь или даже утраиваясь, шла, не прерываясь, через все узлы и розетки, обрастая по пути все новыми и новыми деталями, вносящими в плавный, певучий ритм узора особую, завораживающую, даже против воли, гармонию.
Захваченная всей этой внезапно открывшейся ей красотой, молодая женщина стояла неподвижно перед воротами, позабыв прикоснуться к массивному кольцу, свисавшему из пасти льва, - это было нужно, чтобы дать знать о своем приходе. Однако, створки чугунных, с виду таких тяжелых, ворот вдруг медленно и неслышно разошлись перед ней в стороны, утонув в прорезях стен. Кто-то невидимый приглашал ее войти.
И вот тут наша путница, с таким бесстрашием преодолевшая тяготы горной дороги, не побоявшаяся ни возможных встреч с дикими зверьми, ни всяких ужасов, о которых шла неясная молва в отношении этого замка, тут, когда пришло время ступить ногой в его пределы, она оробела. Тщетно пыталась она вызвать в памяти слова молитвы, обычно защищавшей ее: она их начисто забыла. В полубеспамятстве она повернула уже голову, как бы думая об отступлении, - как вдруг опомнилась. Простая и ясная мысль пришла ей в голову: а чего, собственно, ей бояться здесь, если она сама пришла сюда? И, в конце концов, нужна ей помощь или нет?..
Эта мысль очень помогла ей. Беспокойство ее улеглось, она даже усмехнулась, увидев вдруг себя как бы со стороны: запыленная и взлохмаченная под своей шалью селенская молодуха стоит в открытых воротах, как пень еловый. Она быстро сняла легкую и теплую накидку, стряхнула ее от пыли и повесила на какой-то крючок приворотной башни. Затем оправила светлые и пушистые завитки крупно вьющихся волос, выбившиеся из-под беленой льняной косыночки, завязанной узлом под подбородком, отряхнула свою длинную и широкую юбку и легонько потопала чувяками, сбивая и с них несуществующую пыль: дорога сюда была чистой, как у них, в Расене, площадь перед святилищем, а лесная тропа - сухой и хорошо укатанной. И все же, совершив этот немудреный ритуал, знакомый и обязательный каждой женщине - охорошившись, - она почувствовала себя куда уверенней, чем за минуту до этого. И вот, забыв про свою шаль, незнакомка, как бы показывая самой себе - отступления не может быть, - высоко подняла ногу в маленьком чувячке и решительно переступила невидимую черту, отделявшую ее от неизвестности.
Когда она скрылась в высоких и прозрачных дверях замка, из приворотной башни вышел служитель в рубахе до колен, подпоясанной воинским ремнем с многочисленными металлическими бляхами, и невозмутимо снял с "крючка" шаль, оставленную тут молодухой. Проверив, не сместилось ли устройство, позволяющее видеть во дворце все, что происходит у ворот, он не спеша возвратился к себе, включил аппарат, наглухо запирающий ворота, как те, которые "для красоты", так и вторые, высотой вровень с саму башню. Эти ворота, хоть и казались тонкими по сравнению с массивными стенами, окружающими замок, однако сделаны были из непробиваемого сплава металлов, сплава, который атлантами ценился выше золота, ибо производили они его за пределами Земли...
Поколебавшись, привратник отнес забытую шаль ко дворцу и аккуратно повесил ее на жардиньерку, украшавшую галерею нижнего этажа: кто знает, может, она еще пригодится этой молодой поселянке?..
Ягуна, владетельница этого очаровательного многими достоинствами поместья, полулежала в это время на мягкой лежанке, удобно поддерживавшей ее плечи и голову, тогда как скрещенные ноги, покойно вытянутые, усиленно восстанавливали кровообращение: только что их хозяйке пришлось поработать и поработать основательно. Энергии оказались тяжкими, к тому же и запутанными в трудно-понимаемый клубок, но, тем не менее, она с ними справилась. Сын ее племянника /или праплемянника/ будет доволен. Правда, сейчас он еще спал, - она недавно вновь поглядывала на него, - но через несколько часов он и не вспомнит о былой напасти. Как не вспомнит и о своей спасительнице, - без горечи усмехнулась Ягуна, привыкшая к неблагодарности и скорой забывчивости своих бесчисленных пациентов, многие из которых, кстати, и не знали о ее помощи.
Да, атланты стали не те...Разве, в дни ее молодости, могло бы придти кому-нибудь из них в голову, не помня себя от страха за свою драгоценную жизнь, обращаться за исцелением? Или, что куда хуже, -за приворотом, а то и за отвращением от чего-либо? Неважно, к кому ты обращаешься, важен тот факт, что не можешь справиться сам с собой. Неужели наступает время исполниться ее же пророчеству об истощении атлантского корня? Вроде бы рано...
И тут же она горестно покачала головой, поразмыслив и посчитав века: да, все сходилось. Время-то, раз его запустили, оно скачет быстро, что ему сделается. Нешто приостановить?
Она увлеченно начала было обдумывать эту мысль, поставив для верности на "нуль действия" выход своей силы: неровен час, пока перебираешь варианты, вдруг какой, наиболее приемлемый из них, возьмет да и начнет исполняться. Хлопот тогда не оберешься.
Ее размышления прервал тихий звонок: та молодуха, за которой наблюдали еще от придорожного святилища, была уже здесь, на пороге ее дворца. Ну что ж, пусть входит.
Ягуна имела обыкновение гостей своих, - будь то атланты, или, как их теперь старательно отличали, человеки, - при их появлении в ее замке предоставлять самим себе. Ей было интересно наблюдать, кто как поведет себя в чужом доме, наедине вроде бы с собой. Разного она навидалась за свою долгую-долгую жизнь, и в последнее время уже почти не делала различия, - так только, для внешнего ритуала, чтобы не обидеть особенно обидчивых, которых много появилось нынче, - между атлантами и "этими маленькими человечками", как она их называла. Временами ей казалось, что, более того, она симпатизирует последним. Впрочем, не всегда, не всегда...
А эта молодуха ничего себе, - думала Ягуна, разглядывая между тем гостью на экране, перед которым лежала. Статная, но не дородная, слава Единому. Впрочем, это просто потому, что она еще не рожала. А вот почему? И муженек у нее имеется, вот он, легок на помине. Э, дорога душа, где ж тебе удержать такую-то красу? Ты и плюгав, и вертляв, и глаз у тебя бегает. Не на месте, словом, человек. Да и то вопрос, - найдешь ли его, свое место, и когда? А молодуха твоя хороша...
Между тем гостья, постояв какое-то время на пороге дома и не видя никого, кто бы ее встретил, с места не сдвинулась, а проговорила, голоском слегка охрипшим от волнения:
- Есть кто-нибудь? Отзовись!
И прислушалась. Но никто не отвечал. Тогда она снова произнесла эти же слова уже погромче. Даже эхо молчало.
Для Ягуны это был самый интересный момент: что предпримет эта, с виду такая скованная женщина, почти девочка, когда осознает, что вокруг никого нет, и она вольна делать здесь все, что ей заблагорассудится. На этом и не такие проявляли себя с самой неожиданной стороны!
"Ну же! Действуй!" - приказала ей Ягуна и вспомнила, что сила ее выключена. Однако она не стала подключаться к гостье, когда осознала это, но решила проверить мелькнувшее в ней подозрение: пусть будет свободна, пусть без всякого внушения с ее стороны походит здесь, в сказочном для нее месте, пусть рассмотрит и даже потрогает руками все украшения и сокровища ее дома. Посмотрим, так ли она устойчива, как это обещает ее аура? И вообще, возможно ли?.. Человек, - даже не человек, а женщина! - и вдруг такие возможности? Видно, и впрямь пришло время, и на смену атлантам идет другая раса, если подтвердится то, что ей привиделось. Но когда же ты ошибалась? - спросила она сама себя. Печально иногда убеждаться в собственной незыблемой правоте. И Ягуне искренне захотелось хоть раз ошибиться.
Молодая женщина не двигалась, стоя на пороге. Она примолкла и как бы ушла в себя. "Слушает изнутри", - с одобрением признала Ягуна. Однако вскоре лицо ее чуть-чуть, совсем незаметно /только не для Ягуны/, исказилось непонятным страданием, она повернулась точно в сторону хозяйки дворца, которую уж никак не могла видеть, и глядя ей, казалось, в самые глаза, прерывающимся голосом произнесла:
- Бабушка Ягушка! Если ты видишь меня, откликнись! Я пришла к
тебе в беде моей. Может, ты сможешь помочь. Вот, пирожка принесла
тебе, грибочков моченых. Не побрезгуй. Больше ничего не имею,
чтобы отплатить тебе за совет. Вот только, разве что сердечным
словом...
Продолжать опыт дальше не имело смысла: Ягуна увидела все, что ей нужно было увидеть. Поистине, душа этой молодухи созрела, коль уж она поминает о сердце. Да и не только поминает, оно ведь у нее работает!
Молодая женщина вздрогнула, когда откуда-то, со всех сторон, как ей показалось, послышался тихий, но проникающий во все поры голос:
- Стой, где стоишь...
И внезапно все окружающее сдвинулось с места. Да-да, все пошло-поехало куда-то назад, быстрее и быстрее. Она не сразу сообразила, что это она сама несется, и не двигаясь даже, а мимо нее проносятся какие-то стены, неясные в очертаниях вещи и даже живые существа. Наконец, эта гонка плавно завершилась, да так, что ей не пришлось и пошатнуться. Крепко прижимая к груди маленькую плетеную корзинку, где хранился ее гостинец, она стояла посреди огромного покоя, - такого она сроду не видывала! - а у дальней стены, на некотором расстоянии от нее, лежала не лежала, сидела не сидела на золотой кушетке женщина в каких-то многочисленных белых одеждах. Женщина эта была так молода и красива, что гостья ее зажмурилась от удовольствия и благоговения. Чувство это, вполне свежее и искреннее, доставило Ягуне, если не радость - что для нее, праматери атлантов, были какие-то чувства? - то, во всяком случае, удовлетворение: она не ошиблась, и сердечные излучения этой человеческой дочери не уступали силе атлантов. Однако было и еще что-то, неуловимое пока даже для Ягуны, и это "что-то" заставляло ее быть настороже. Она не знала, опасность ли это или нет, но от ее гостьи, тем не менее, исходил вполне конкретный, резкий и незнакомый ток. Ягуна, прищурив глаза, всмотрелась в то, что едва заметной дымкой маячило за спиной пришелицы, - ей не хотелось в такой момент глубоко уходить в потусторонний мир, - и констатировала: эта девочка не так проста, как кажется, иначе ее бы не сопровождал некто из сословия ангелов. Ягуне, правда, ничего не стоит отвести его, если будет нужно, однако это ведь только начало! Что же будет дальше, и кто станет за ее плечами, начни она развиваться?..
Однако, не препятствовать же! Это означило бы наихудший из всех грехов: препятствие законной эволюции Божьего дитяти -человека. В каком бы виде это ни выражалось. Впрочем, Ягуна никогда и не имела к этому пристрастия. Ее основным делом было подправлять некоторые неуравновесия, которые случались на пути как человеков, так и атлантов. Ведь атланты - тоже дети Бога, только, может быть, чуть постарше и по возрасту, и по развитию. И им так же, как и человекам, предстоит бесконечное развитие, но уже в другой сфере...
Нельзя сказать, чтобы Ягуна с восторгом приняла мысль о том, что ей придется взять на себя духовное воспитание этой женщины. Слишком хорошо ей было известно, что это может означать. Это был приказ свыше, хоть и непроявленный персонально. Тут не приходилось думать ни о собственных недомоганиях, которые попытаются перескочить на нее с кармы новой ученицы, ни об отемнении всякого рода жизненных обстоятельств - это не подлежало никакому обсуждению.
Атлант, если ты все еще не оставил свой пост, бери на свои плечи и эту тяготу мира человеческого. И чем больше вас, принявших свою долю груза, тем легче становится он для всех. Не делай скидок ни на личные болезни - у тебя их нет на Земле, ибо карма твоя - уже не от нее, - ни на отягощение семьей или обязательствами перед друзьями -твои долги выше. И горе тебе, если ты позабудешь в упоении земными радостями об уплате этих высших долгов.
Одна рука твоя, атлант, держит руку Бога, другая же - направлена вниз, к человечеству. Ты помогаешь Превышнему пестовать и формировать наивысшее сокровище Вселенной - сознание, только что поднявшееся от земли. Голова человеческая еще тяжела, как у всякого новорожденного младенца, она тянет его вспять, клонит к родимой матушке, вспоившей и вскормившей его. От тебя, атлант, зависит главное в судьбе этого младенца: поднимется ли эта его голова над землей, захочет ли он взглянуть в духовное небо или же останется навеки при своем взоре, опущенном лишь на то, что окружает его драгоценную личность.
В первом случае возрастет он от Земли, оставаясь окрепшим телом на ней же; и вырастишь ты, атлант, себе достойного помощника, который облегчит твой вечный на этой планете труд. Сознание, которое ты, с Высшей Помощью, откроешь к беспредельному развитию, хотя бы даже единственное за все время твоего пребывания в этом горьком мире, - это сознание явится твоим подарком Единому и твоим же искуплением. Той единственной платой, которая только и принимается светлым привратником у Тех, Высших, очередных Врат.
Что же сказать об участи, которую выбирают себе остальные? Долга их дорога, ибо бредут они окольным путем.
Мысли, озарявшие разум Ягуны наподобие этой, были мгновенны и не слишком часты. Зато, как молния, очищающая атмосферу, они оставляли после себя состояние особого просветления и наполненности свежими силами. Ни с чем, ни с какими условными ухищрениями не могло сравниться это чувство наполненности от Высшего Источника, Который только и распределяет эти дары по своей Воле. Если бы у Ягуны и оставались какие-то сомнения в отношении своих действий, касаемых молодой расенки, так неожиданно явившейся к ней, то один лишь этот, вроде бы беспричинный приток светлейшей энергии, должен был разрешить их все.
Но сомнений у Ягуны не было. Был лишь один вопрос: а согласится ли сама эта расенка? Ведь только начни она противиться -и сразу пропадут, как и не бывало их, все заботы о раскрытии ее возможностей. Однако, ведь недаром же Ангел привел ее сюда! Не будет она противиться, - теперь Ягуна была уверена в этом.
На нее неизвестно откуда пахнуло ароматом свежих фиалок -привет от Ангела, поняла она и улыбнулась куда-то в сторону своей гостьи. Та приняла это на свой счет - и ответная, заставившая вспыхнуть ее и без того румяное лицо, благодарственная улыбка осветила и совершенно преобразила его.
- Подойди поближе, - проговорила Ягуна.
Гостья подошла, однако тут же упала на колени.
- Как тебя зовут? - спросила ее Ягуна, не обращая внимание на ее
позу и давая время ей придти в себя после массы новых впечатлений.
- Лела, моя добрая госпожа, - несмотря на волнение, голосок ее
был ясен. - Не скажешь ли мне, как пройти к бабушке Ягуне?
- Для начала - запомни первое правило: не задавай вопросов, пока
не получишь на то разрешения. Спрашивать и говорить здесь буду я,
как старшая и как хозяйка. Ты согласна с этим?
- Да, добрая госпожа. Прости меня, неученую.
Ягуна смягчила свой назидательный тон:
- Договорились. Встань теперь с колен, - знаешь, я не люблю
этого. Садись вот сюда, - она кивнула на деревянное креслице
поблизости от своей лежанки, - и рассказывай, зачем пришла. А я
пока полежу, ты не возражаешь? А то твоя "бабушка Ягушка"
маленечко притомилась...-
Женщина была поражена. Но это тоже входило в своеобразный приемный экзамен, который Ягуна все еще не завершила для собственного успокоения и для знакомства с образом мыслей своей будущей ученицы: как долго она будет поражаться, и сможет ли вообще выйти из шока, в который неподготовленное сознание неминуемо впадает при стольких неожиданностях. Однако Ягуна не собиралась ее жалеть - пусть привыкает...
- Что молчишь? Или не веришь, что я и есть Ягуна? Может,
позвать кого-нибудь, чтобы тебе подтвердили, кто я такая? Ну же,
отвечай!
- Что вы, ба...добрая госпожа! Просто я думала, что...
- Что я, - раз уж я "бабушка", - должна быть похожа на твою
родную бабку? Да?
- Нет у меня бабки, -отвечала Лела, - и матушки нет. Нет и отца.
Никого нет, - сирота я.
- Что ж, по тебе этого не скажешь: вон какая, слава Создателю.
Что-то ты разжалобить меня хочешь. Но не удастся: и совсем ты не
одна, муж-то у тебя есть все-таки!
- Ах, добрая госпожа! С этим-то я и пришла к тебе, если ты
согласна выслушать меня. Муж-то у меня есть, но его как бы и нет
вовсе..,- и она замолчала, опустив глаза, которые начали было
наливаться слезами.
- Э, голубушка, ты это оставь! Слезами еще никто делу не помог!
И чтобы я впредь этого не видела, слышишь? Плачешь - значит
жалеешь саму себя. А жалеть себя - это грех, знаешь ли ты?
Лела с готовностью закивала головой:
- Да, да, госпожа, хоть я и не слыхала о том, что плакать - это
грех. Но ты говоришь - и я не буду больше плакать. Вот, если хочешь,
никогда не замочу глаз. Я такая - как решу, так и сделаю, знаешь!
- Однако хвастать ты мастерица! - покачала головой Ягуна. - Так-
таки и сделаешь? А если не выдержишь?
- Выдержу! Хочешь, побожусь?
Ягуна предостерегающе подняла ладонь:
- Не вздумай делать этого! Как насчет слез - не знаю, это твое
дело, но божиться и клясться ты больше не должна никогда. Решила
сама для себя - и довольно этого. Поняла?
- Нет, госпожа...Почему?
- Какая ты... Вас там, в Расене, что лукумон ничему не учит?
Лела опустила глаза.
- Учит, учит, - торопливо заверила она Ягуну, - это я, видно такая
непонятливая. А лукумон у нас хороший...заботливый.
Ягуна поняла все, что не стала говорить насчет их селенского лукумона эта женщина, которая нравилась ей все больше и больше. Вернее, не то, что нравилась, как нравится новое платье или цветущий куст, испускающий благоухание: она чувствовала, что с этим юным созданием ей легко. Она говорила с ней, - и будто лесной ручей журчал, освежая и напитывая чистой влагой ее душу, порядком истомившуюся, надо сказать, общением с себе подобными. Малейшее облачко на этой ауре /как, например, некрасивая история с расенским лукумоном, которого надо привести в чувство/, было настолько чужеродным всему ее излучению, светлому, с радужным, обычно у человеков не встречающимся, переливом, что вызывало ответное желание наискорейшим образом очистить это затемненное место. Его даже пятном нельзя было назвать, потому что пятно, как трудно-смываемую кляксу, без разбору ляпает на чистейшее одеяние своей души сам человек, - здесь же было другое.
- Ну ладно, оставим пока лукумона. Так что же такое с твоим
мужем, детка? - голос Ягуны теплел от минуты к минуте, хотела она
этого или нет.
- Ты же знаешь наших, расенских... Летают они по белу свету
неведомо зачем. Покоя им никак нету, так я понимаю. Возвращается
какой из них - так ему должны радоваться все вокруг. А он в то время
- вроде как царь, прости меня, Баал-Бог. Куролесит над всеми - и все
должны ему подчиняться, а как же... И так без конца, госпожа добрая.
Умучились наши женки, что старые, что молодые. Грешница я, что
пришла к тебе, вроде бы как с наветом, но не считаю я наветом, коли
хочется мне помочь всем.
- Но и себе тоже, не правда ли?
- Это уж как получится, госпожа. Будет хорошо всем - и мне
получшеет. А уж коли помочь тут нельзя - отвечать должна я одна,
потому как придумала идти к тебе сама, сама и пришла. Подскажи,
добрая госпожа, как быть? Всемогущий Баал-Бог тебя не оставит за
это...
- Да...Хорошенькую награду ты мне сулишь, ничего не скажешь! И
давно это у вас в Расене поклоняются Баал-Богу?
- Сколько себя помню, госпожа моя.
- А другие...Другие боги, что же они?
- Они все как были, так и есть. Но Баал-Бог - теперь он
наиглавнейший над всеми.
- Вот как... Это что, лукумон ваш так сказал? Как его зовут, что-то
я никак не вспомню...
- Алан. Аланом его кличут, матушка.
- Как Алан? Он же не расен! Или я ошибаюсь? Это не тот ли, из
чиченов, который не пожелал переселиться со всем своим родом в
Старые колонии?
- Да, такое говорят, госпожа, только я не знаю...
- Да не бойся ты! У меня можешь говорить смело, никто тебя не
обидит.
Однако Лела опустила голову.
- У тебя-то, конечно, госпожа Ягуна. А вот как вернусь, а лукумон
узнает...
- Как же он узнает, - не от меня ли?
- Он все знает, госпожа. Не ведаю, сумела ли я обвести его, но он
почему-то не помешал мне дойти до тебя. Не иначе, - она вдруг,
поняв, прикрыла рот ладонью, - ах, это он тебя, госпожа добрая,
испугался! Вот и не посмел меня задержать. А так, поверишь ли, стоит
кому только от всех, - хоть в поле, хоть в работном доме, -
отделиться, так он уже тут как тут, и глазами так и ест, так и поедает,
прости, Боже! Он все знает, даже то, что не говоришь, а только
подумать хочешь!
- На то он и лукумон. Иначе зачем же поставили его над вами? А
ты сама, не хотела ли бы ты тоже вот так, - читать мысли? Как ваш
лукумон...
- Зачем мне это, госпожа? Даже неловко как-то, люди меня сразу
бы дичиться стали.
- Да нет, тебя бы никто не дичился, ты - другая. Ну так что же,
никак не пойму я, что там с твоим мужем?
- С моим - ровно то же, госпожа моя, что и с другими мужьями в
Расене. Вовсе отбился он и от дома, и от меня.
- За приворотом, небось, пришла? А?
- Упаси бог, - Лела даже приподнялась с места, так не пришлась
ей по сердцу эта мысль. - Насильно-то мил не будешь.
- Тогда чего ты желаешь?
Лела снова присела на краешек кресла, все еще держа в руках забытую корзинку. Она вроде бы раздумывала, - а чего же она, в самом-то деле, хочет от этой, по всеобщей молве, всемогущей волшебницы?
- Не знаю, как и сказать, госпожа. Собиралась к тебе долго, шла
быстро, а пришла - и просить вроде как не о чем... Получается, что
все идет так, как мы сами того желаем?.. Выходит, что надо нам
сперва в себе разобраться, так, что ли? А то, в самом деле, время у
тебя отнимаю, госпожа моя добрая...
И она вновь поднялась с места, хотя видно было, как ей не хочется этого делать.
- Садись и слушай, раз пришла. И слушай внимательно -
повторять не буду. Подумай - и отвечай: есть ли в твоем сердце такое
чувство к какому-нибудь человеку, чтобы ты за него свою душу
отдала?
- Это как же - душу?
Ну, скажем, жизнь свою единственную...
- Это кто же может такого потребовать!..
- А вдруг!
- Не знаю, что и сказать, госпожа. Не обижайся на меня, неученая
я, одним словом.
- Скажу по-другому: любишь ли кого больше самой жизни?
- Это мужика, что ли?
- Ну, хотя бы...
- Нет и нет, госпожа! Если ты спрашиваешь об этом - так нет же!
Век бы не ложилась я в эту постель постылую с ним!
- А с другим?..
- И того пуще. По мне бы - милее нет, как вековать в избушке
лесной, на полянке, зверушек бы миловать да пташек. Грешно,
небось, но иной раз, госпожа, и глядеть ни на кого не хочется, не то,
что...А это самое, про что ты спрашиваешь - так оно и есть главное
зло, так я понимаю.
- Отчего же? Другие, смотришь, как пристрастились...
- Я за других не ответчик, госпожа. Что думаю, то и говорю. Не
знаю, правильно ли...
- Каждый человек думает правильно - сам для себя. Однако
неизвестно, совпадают ли его думы с намерениями Бога, - туманно
проговорила Ягуна, - а надо бы, чтоб совпадали.
. Она неторопливо опустила ноги, и Лела услужливо помогла ей обуться в мягкие на ощупь, а с виду похожие на резной прозрачный камень туфли без задников, стоявшие подле лежанки. Ягуна, вроде бы и не заметив этого, взяла у нее из рук корзинку и сказала:
- Ну что, попробуем твоих гостинцев? Пошли на балкон, а то я
здесь пищу не держу!
И она, величественно покачиваясь, пошла к расступившейся двери, за которой оказался балкон, напоминающий по размерам, скорее, лужок овечек так на сорок. Покрытый поверх блестящего белого камня ковровыми дорожками /"наша работа, расенская!" -задохнулась от радости Лела/, балкон этот был завешен сверху неведомо как державшейся в воздухе ярко-расписной тканью, - от солнышка, что ли? - и, выдаваясь далеко вперед от самого здания, заканчивался красивым резным заборчиком из того же камня. Еще не видя в полном объеме того, что было пока скрыто за этим ограждением, Лела почувствовала вдруг какое-то непонятное волнение, - стеснение в груди, которое было неизведанно сладостным. Как бы защищаясь от чего-то, она сложила руки крестом как раз на средоточии этого чувства, усилившегося до степени почти физической боли. Что-то там, в ее груди, все расширялось, расширялось, как бы готовя ее к принятию чего-то огромного и, несомненно, прекрасного, пока она не остановилась у перил ограждения, восхищенная и потрясенная до самых глубин своего существа: ей открылось море.
Ягуна не мешала своей гостье. Она и сама с давно позабытой непосредственностью переживала это же чувство, без сомнения, бывшее лишь отражением священного восторга Лелы, и была ей благодарна за него. Никогда не мешает очистить душу осознанием беспредельной красоты, если ты еще способен на это...
Она взглянула на молодую женщину. Та, молитвенно сложив руки на груди, стояла неподвижно, и по лицу ее лились слезы. Да, дорого бы дала Ягуна за возможность пролить такую слезинку!.. При этой мысли она опомнилась. Протягивая вышитый платочек и улыбаясь, сказала:
- Подобные слезы - единственные, которые я могу тебе простить.
Более того, поощряю их, потому что они освобождают твою душу,
очищают ее. Что ж, это хороший знак - великий Посейдон принял
твою жертву...
Лела непонимающе взглянула на нее:
- Бог Посейдон?.. Где он, госпожа? И какую жертву я принесла
ему?
- Посейдон, он перед тобой. Все то, что видом своим исторгло эти
твои слезы, которые есть высшая благодать, - это Он. Посейдон, наш
покровитель - это не только каждая волна в море, не только цвет
бирюзы и хризолита в ее воде, или разливанное ее обилие - но все
разом. Бог - это всегда единство в самом себе. И, чем шире,
необъятнее тот круг, который вмещает в себя столько всего, сколько
он может вместить, - тем выше и сам Бог.
Ягуна говорила тихо, как бы для себя. Облеченная в слова, ее мысль становилась яснее и понятнее ей самой, ведя цепочку ассоциаций все вверх и вглубь. Лела слушала не столько сами слова, которых она не понимала - не привыкла она к подобным речам, -сколько голос, тембр и необычные вибрации которого заставляли трепетать, в самом прямом смысле, каждую клеточку ее существа, отвечающего с готовностью на долгожданную весть. Конечно, она не могла бы ничего рассказать о своем состоянии, кроме того, что ей было хорошо, но это не меняло сути дела.
Мягкий и звенящий одновременно, всепроникающий голос Ягуны между тем продолжал свою песню:
- Ты видишь перед собою море. Из чего оно состоит? Если начать
с маломалейшего - с атомов, которые составляют все то, что
существует вокруг нас, - то и они не только неодинаковы, но и само
различие их бесконечно. Что же сказать об их сочетаниях друг с
другом, которое есть одновременно смысл и плод видимого
состояния? Всякое сочетание - это есть Любовь. Любовь же, как
достояние Единого и Наивысшего, посылается Им, и только Им - во
все безбрежное мироздание: сочетайтесь и творите Моей силой, -
говорит тот Бог, который надо всем, и щедрость Его не знает предела.
Весь вопрос в том, чтобы принять в себя, в свое сознание этот
творящий поток. Он, конечно, и без того льется через тебя, пронизывая насквозь все на своем пути - таково его изначальное, только Ему присущее свойство. Но, непризнанный, не осознанный, этот поток благотворящей силы проходит как бы даже мимо. Расцвет подлинный всякого создания начинается только тогда, когда появляется возможность принять эту, такую неуловимую и желанную для всех, силу. Возможность эта - появление разума. Однако, разум -это только самое начало. Для того, чтобы вобрать в себя благодать, будущее ее вместилище должно стать таким же чистым, как все, что прилежит Высшему, иначе бесполезно все: молоко, налитое в неомытую чашку, неминуемо прокисает.
Посейдон - поистине великий Бог. Он соединил в себе самом все стихии, не делая различия внутри себя ни для одной из них. Хотя, по видимости, главной остается в нем стихия воды - море, как никак! Но в этой воде вполне мирно уживаются и земля, и воздух, без которого не смогла бы осуществляться сама жизнь в толще этой воды, и вездесущий Огонь, видимое и невидимое проявление Бога. Огонь, создающий возможность не только жизни, но и жизни, сознающей себя. Посмотри, как он красив и величественен, наш Посейдон! Разве можно отделить море от берегов, окружающих его, или же неба, которое с ним нераздельно? Нет, так же точно, как нельзя свет Солнца отделить от Земли: даже ночью, невидимое, оно светит отраженным светом через Артемис, воспитательницу человеческих предков. И во всем этом - единственная сила, Которая движет жизнью, - Любовь, изливающаяся от Бога.
А ты говоришь - не знаю любви. Что ж, тебя упрекать нельзя.
Ибо ты не приемлешь любви в земном ее понимании, и не пришла еще к восприятию Любви Высшей. От тебя одной зависит, дитя мое, в какую сторону ты направишься. Ясно тебе должно быть одно: в сторону любви. Без нее теряется смысл всякого существования. Ты отвергаешь любовь плотскую, - это значит, что перед тобой может открыться знания Высшей Любви. Но выбрать должна ты сама...
Она замолчала. Необходимо было время, хоть самое короткое, чтобы весть вошла в сознание Лелы, если Ягуна не ошиблась, и та действительно готова принять ее. Сомнений быть не могло, - никто из человеков еще не приходил сам, по своей воле сюда, попирая всякие искусственные запреты. Эта же - пришла. За знанием. Что ж, рискнем!
- Лела! - окликнула Ягуна молодую женщину, которая, казалось,
позабыла обо всем вокруг. - Ты меня слышишь?
- Да, добрая госпожа, - даже не вздрогнув, та легко возвратилась в
земное состояние: "хороший признак", подумала Ягуна. - Я готова
тебя слушать без конца моя госпожа, хоть всю мою жизнь, так это
хорошо!
- Ну что ж, если таково твое желание, я могу его исполнить. Ты
ведь определенно кое-что слыхала обо мне. Например, то, что я обладаю силой исполнять желания. Правда, я стараюсь не для всех. Ты потом поймешь, почему. Так что можешь остаться здесь, в моем дворце, со мной.
- Госпожа... Благодарю тебя за милость!
Лела опустилась на колени и обняла ноги своей будущей покровительницы. Однако та мягко отстранилась:
- Не надо... Постарайся не прикасаться ко мне, ладно? Хотя мне и
очень приятно...
- Прости, матушка! - Лела живо поднялась с колен и, не зная, как
выразить свою благодарность, оглянулась вокруг. - Хочешь, я вымою
здесь у тебя полы, вычищу все ковры? - сказала она. Видя, что Ягуна
отрицательно покачивает головой, она смутилась. - Ты скажи сама,
госпожа, что я должна буду делать, и я все исполню. Ты не смотри,
что я сирота - я все умею по хозяйству.
- Не сомневаюсь, дитя мое. Но... этот дом не нуждается в уборке.
Видя, что Лела не может этого понять и старается изо всех сил
представить, по ее мнению, невозможное, она добавила:
- Во всяком случае, уборка эта немного другая. Но оставим это.
Если тебе будет необходимо занять свои руки, то работа всегда
найдется. Я ведь, знаешь, щеголиха!
И вдруг Лела как-то погасла: слова Ягуны напомнили ей о ее профессии в Расене, о ее настоящем положении и о многом другом. Вернули ее к действительности...
- Ах, госпожа моя! Размечталась я, прости меня! - и она
порывисто, чтобы не дать Ягуне увидеть выражения своего лица,
подошла к самому перелету балкона. - Благодарю тебя, матушка, за
доброту твою к сироте. Но не могу я остаться тут, с тобой. Ты ведь и
сама знаешь...
- Знаю, потому и говорю тебе: если желаешь - оставайся. Главное
здесь - именно твое бесповоротное желание. Отвечай мне сначала на
это: желаешь, или нет?..
- Больше всего на свете! - Лела обернулась лицом к Ягуне и
впервые осмелилась на то, чтобы взглянуть ей в глаза. Сделать это
было непросто хотя бы по той причине, что волшебница была росту
немалого; главное же - взгляда ее не выдерживал обычно ни один
человек, такой уж в нем был секрет. - Сама не знаю, отчего, но здесь,
у тебя, матушка, я словно бы в родном доме. Понимаешь, не в том,
где я родилась или куда меня привели после свадьбы, а в том...Я не
знаю, как сказать...
- И так ясно. Теперь выслушай меня. Весь ваш род, -
человеческий, - он как бы во младенчестве. И выпускать его из-под
опеки до поры до времени нельзя. Попробовали уже... Беды не
обобрались. Потому и нужны эти селения, где вы учитесь всему
полезному в жизни. Но некоторые из вас проходят другое обучение,
невидимое и неслышное - тут уж все зависит, как и во всем
остальном, впрочем, от воли Бога. Ему виднее, кого пришла пора переводить в класс выше. А то, как с тобой, и помочь шагнуть через несколько ступеней. Тогда этот человек как бы выходит из власти прежних законов, которым подчинялся до той поры, но тем самым вводит себя в круг новых обязательств. Подчиняться или нет этим законам и обязательствам - решать человек должен сам, таково божественное распоряжение от веку, но, чем выше он поднимается, -и ты должна это знать, - тем обязательнее становится для него выполнение некоторых правил, которые одинаковы и для него, и для мира богов.
- Неужели и боги несвободны? - прошептала Лела.
- Ничего-то ты еще не знаешь. Но это дело поправимое! Затем и
останешься здесь, чтобы выучить хотя бы самые начала, основы того,
что есть Общая Жизнь. Что до свободы - запомни: свободны все. Вот
только как сделать правильный выбор?.. Но вернемся к тебе, Лела. Ты
думаешь, твой лукумон не заметил, как ты ушла из селения? Нет,
неспроста он выпустил тебя: он понял, что не в его силах
препятствовать тебе; он увидел, что за тобой - Некто, ведущий тебя и
поставивший предел его власти над тобой. Да, он подчинился, хотя
немало еще будет вредить, такая уж у него натура. Но ты не бойся.
Сначала защитим, а после ты и сама обретешь силу, перед которой он
увянет.
- А муж мой, госпожа? Ведь нас друг дружке судили...
- Он, твой так называемый муж, решил сам свою участь. Попало
ему нежданно в руки такое сокровище, а он этого не оценил. Да и
само замужество твое, дитя, незаконно по высшему понятию.
- Как же - перед всеми ведь!
- А! Оставь это для ваших расенских посиделок! Настоящий,
законный брак, слыхала небось, совершается на Небесах. Почему это,
не задумывалась? Да потому, что в этом случае соблюдены многие
условия, необходимые для этой законности, и новобрачным дается
принять ту самую искру Высшей Любви, без которой земной,
совершенный без этой любви брак становится всего лишь случкой. Не
смущайся грубым словом: иначе это не назовешь. К сожалению, давно
уже пошло все не так, как было задумано, и не только у вас,
человеков.
- И все же...Он ведь может заставить меня вернуться?
- Теперь не может: я не позволю. Он тебя и не увидит. А, кстати,
мне кажется, что вы с ним не сами нашли друг друга, но вас...да-да-
да, как я сразу не поняла! - вас назначил для брака чиновник! Так
ведь?
- Да, госпожа. Но у нас так женятся почти все!
- Знаю, знаю! Это неплохой обычай, конечно, - чтобы все без
исключения были в паре. Но не таким же способом! По воле какого-
то служки... Ну, довольно говорить на эту тему: у нас с тобой не
остается времени. Значит так: ты желаешь остаться в этом доме, на
этом месте, и отдаешься под мое, Ягуны - внучки Атланта, руководство. Так?
Лела кивнула, во все глаза глядя на Ягуну.
- Ты вручаешь мне, по доброй своей воле, все права на твою
защиту перед богом и человеческими властями, на твое духовное
воспитание, ты доверяешь мне и свое земное благоденствие. Согласна
ли ты, Лела, дочь человеческая, довериться через меня Богу, и
бесповоротно ли твое решение? Отвечай!
- Да, матушка-владычица, согласна. Навсегда согласна!
Пусть великий и прекрасный Посейдон примет мое сердце, если оно только может ему пригодиться...
- Да будет так! Твое человеческое сердце, дитя, которое ты сама,
без принуждения, приносишь Посейдону - и есть та главная и
единственная жертва, которую ждут от нас всех, живущих на Земле,
Боги. Принесенная через Посейдона эта жертва даст тебе
благоволение и защиту всех Богов.
- Но какая же это жертва, матушка? Я ведь не овечка и не бычок.
И дым не стелется, и кровь не течет..,- и она заметно содрогнулась.
- То все - неверно понятые, искаженные формы жертвы. Их
требуют у своих жрецов другие...боги. Но, дитя, идем со мной.
Поторопись!
И Ягуна быстрым шагом, за широтой которого не поспевала Лела, вернулась в свой покой, где ее застала Лела впервые, и прикоснулась к чему-то на маленьком столике возле своей золоченой лежанки. Сразу же засветился большой экран на стене, и Лела, вся обомлев от ужаса, увидела своего мужа, который карабкался напролом, без всякой дороги, вверх по осыпающимся под его ногами сыпучим камням. Лицо его было искажено какой-то детски-обиженной гримасой, так что казалось, будто он готов заплакать; руки, уже порядком ободранные, хватались за колючие ветки кустарника, как бы пытающегося отогнать непрошенного и недоброго пришельца. Лела не удержалась и громко вскрикнула. Ягуна спокойно повернулась к ней:
- Что с тобой? Ты, кажется мне, удивлена? - сказала она. - Тебе
никто не сообщил, что он, - Ягуна холодно подчеркнула это "он", -
вернулся вчера, вместе с капитаном Диреем? Впрочем, кто бы мог и
подумать о том, что тебя следовало предупредить! Не говоря уже о
том, что любящий муж не стал бы огинаться в притонах Атлантиса, а
понес бы свою нетерпеливую любовь первым делом к ненаглядной
жене!
Издевка была не в тоне Ягуны, который был вполне благожелателен, но в самих словах. Между тем, она продолжала:
- Ты боишься, Лела? Или, может, тебе его жалко стало? А, может,
хочешь вернуться к замужней жизни и жалеешь о данном слове?
Отвечай!
- Не обижай, матушка! - почти закричала Лела. - Сейчас, так
особенно чувствую: нет мне возврата ко всему прежнему! Если ты, конечно, не прогонишь...
Ягуна затемнила экран, начинающая уже привыкать к чудесам в этом дворце Лела даже не удивилась, когда услыхала вдруг голос, как бы ниоткуда отвечающий Ягуне. Отдав распоряжения привратнику и призвав в свои покои некую Элеску, она повернулась к Леле.
- Успокойся, дитя мое, - проговорила она мягко, - никто тебя
здесь не тронет. А будет нужно - мы и до царя дойдем. Сейчас тебя
отведут в твою комнату. Не приглянется убранство или еще что, так
ты скажи. Выбирать, слава Единому, есть из чего. Посмотри там, что
придется тебе из платья. Конечно, таких красивых нарядов, как на
тебе, у нас тут нет, но, коли захочешь, так переоденься. Это не
повредит на новом месте. Понимаешь меня?
Лела кивнула:
- Вроде бы старую кожу скину и сразу вся обновлюсь...
- Умница, дитя мое. Иди, и ни о чем не беспокойся.
И Ягуна слегка подтолкнула молодую женщину к распахнувшимся вдруг дверям. За ними ее уже ждала пригожая молодица в диковинном для Лелы наряде: должно быть, это был довольно длинный кусок полотна, да еще такого тонкого, если им можно было обернуть тело неизвестно сколько раз, да еще и остаток небрежно перекинуть через обнаженное плечо. Сама бы Лела не осмелилась показаться на людях в таком виде. Однако ей, принимавшей не раз участие в построении царицыных платьев, нетрудно было оценить изящную простоту одеяния этой Элески, которая и во всех других отношениях была, уж конечно, неизмеримо выше самой Лелы. Недаром она так неприступна: знает себе цену!
Впрочем, превосходство Элески, действительное или надуманное, Лелу нисколько не волновало. Уже в дверях она обернулась к Ягуне, и та, такая большая, красивая и сильная, показалась ей вдруг почему-то беззащитной и нуждающейся в ее дружбе. Она едва сдержала себя, чтобы не побежать туда, в глубь покоя, и не обнять Ягуну. Смутившись от своего порыва, не укрывшегося от невозмутимой с виду волшебницы, Лела сказала как бы про себя:
- Увижу ли тебя еще, матушка? И когда?..
Велика была ее радость, когда она услышала в ответ:
- Увидишь, увидишь! Пирожков-то надо отведать!
Впрочем, может ей это только показалось...
