Герман Гессе

[в_доску_свой]

Посвящаю отдельную тему этому писателю.

Герман Гессе. Тяжкий путь

Перевод И. Алексеевой

У входа в ущелье, возле темных скальных ворот, я встал в нерешительности, обернулся и посмотрел назад.
Солнце сияло в этом зеленом благостном мире, на лугах мерцало летучее коричневатое разноцветье трав. Там жилось
хорошо, там было уютно и тепло, там душа гудела глубоко и успокоение, подобно мохнатому шмелю в густом настое ароматов и
света. И, возможно, я был глупцом, если захотел покинуть все это и подняться в горы.
Проводник мягко тронул меня за плечо. Я оторвал взгляд от милого мне вида, словно против воли выбрался из теплой ванны.
Теперь я посмотрел на ущелье, погруженное в бессолнечный мрак: маленький черный ручеек выползал из расщелины, чахлые пучки
бледной травы росли вдоль его кромки, на дне ручья лежала разноцветная, обкатанная водой галька, мертвая и бледная, как
кости тех, кто был жив когда-то, а ныне умер.
-- Хорошо бы передохнуть, -- сказал я проводнику.
Он терпеливо улыбнулся, и мы опустились на землю. Было прохладно, из скальных ворот потянуло холодом -- оттуда
осторожно выползал поток мрачного ледяного воздуха.
Мерзок, воистину мерзок был этот путь! Омерзительно и мучительно было заставлять себя влезать в эти скальные ворота,
шагать через этот холодный ручей, карабкаться во мраке вдоль крутого края пропасти!
-- Ужасный путь, -- сказал я, содрогаясь.
Во мне умирающим огоньком теплилась горячая, невероятная, безумная надежда, что можно еще повернуть назад, что проводник
легко поддастся на уговоры, что он захочет уберечь нас обоих от этого испытания. Да-да, а почему бы и нет? Разве там, откуда мы
пришли, не было в тысячу раз прекраснее? Разве жизнь не бурлила там обильным, теплым потоком, благодатным, распахнутым для
любви? И разве я не был человеком, не был ребячливым, недолговечным существом, у которого есть право на капельку
счастья, на кусочек солнца, на глаза, до краев наполненные голубизной неба и цветением трав.
Нет, я хотел остаться. У меня не было ни малейшего желания строить из себя героя и великомученика! Я проживу свою жизнь в
покое и довольстве, если смогу остаться в долине, в лучах солнца.
Меня уже начал пробирать озноб; здесь нельзя было долго оставаться.
-- Ты замерз, -- сказал проводник, -- будет лучше, если мы пойдем.
С этими словами он встал, вытянулся на мгновение во весь свой огромный рост и с улыбкой посмотрел на меня. Ни насмешки,
ни сострадания не было в этой улыбке, ни суровости, ни снисхождения. Ничего в ней не было, кроме понимания, ничего,
кроме знания. Эта улыбка говорила: "Я знаю тебя. Знаю твой страх, знаю, какой он, и, конечно, не забыл те высокие слова,
которые ты произносил вчера и позавчера. Отчаянные заячьи петли, которые трусливо совершает сейчас твоя душа, все твои
заигрывания с заманчивым солнечным светом там, в долине, ведомы мне, -- ведомы прежде, чем ты успеешь о них подумать".
С такой улыбкой посмотрел на меня проводник и затем сделал первый шаг в темное скалистое ущелье, и я ненавидел его -- и
одновременно любил, как приговоренный к смерти ненавидит и любит топор, занесенный над его головой. Но более всего я
ненавидел и презирал его за то, что он меня вел, что он все обо мне знал, презирал его холодность, отсутствие милых слабостей,
я ненавидел во мне самом все то, что заставляло признавать его правоту, одобряло его, было подобно ему, хотело следовать ему.
Он ушел уже довольно далеко вперед, по камням, вдоль черного ручья, и должен был вот-вот исчезнуть за скалой у
изгиба ручья.
-- Стой! -- закричал я, охваченный таким сильным страхом, что тут же промелькнула мысль: "Будь все это сон, мой
смертельный ужас разорвал бы сейчас его оковы и я бы проснулся". -- Стой! -- закричал я. -- Я не смогу, я еще не готов.
Проводник остановился и молча посмотрел куда-то поверх меня, без упрека, но с тем самым ужасающим пониманием, с тем
трудно переносимым всеведением и предвидением, посмотрел тем самым взглядом знающего-все-наперед.
-- Может быть, нам повернуть назад? -- спросил он, и не успел он договорить, как я против своей воли уже начал
сознавать, что скажу "нет", что я определенно обязан сказать "нет". И тут же все прежнее, привычное, близкое, любимое
отчаянно запротестовало: "Скажи да, скажи да!" -- и весь отчий мир тяжелым ядром повис у меня на ногах.
Я хотел крикнуть "да", хотя знал точно, что не смогу.
Тут проводник простер руку и указал на долину, и я еще раз оглянулся на любимые, милые сердцу места. И тогда я увидел
самое ужасное, что только можно себе представить: я увидел, что милые, возлюбленные луга и долины залиты тусклым и безрадостным
светом белого, обессилевшего солнца; крикливые, неестественные цвета совсем не сочетаются друг с другом, тени черны, как сажа,
и лишены загадочной заманчивости, -- этот мир был обездолен, у него отняли очарование и благоухание, -- всюду витал запах и
вкус того, что претит, чем давно насытился до отвращения. О, все это мне до боли знакомо, -- я знал ужасную манеру
проводника обесценивать любимое и приятное, выпускать из него соки, лишать живого дыхания, искажать запахи, втихомолку
осквернять краски! Ах, как хорошо я знал: то, что вчера еще было вином, обратится ныне в уксус. А уксус никогда больше не
станет вином. Никогда.
Я молчал и продолжал следовать за проводником с печалью в сердце. Ведь он был прав, прав, как всегда. Хорошо, что я могу
его видеть, что он, по крайней мере, остается со мной, вместо того чтобы по обыкновению в решающий момент внезапно исчезнуть
и оставить меня одного наедине с тем чужим голосом у меня в груди, голосом, в который он обращается.
Я молчал, но сердце мое неистово молило: "Только не уходи, я же иду за тобой!"
Отвратительно склизкими оказались камни в ручье, было утомительно, было муторно перебираться вот так, с камня на
камень, оказываясь всякий раз на тесной, мокрой поверхности камня, который на глазах уменьшался и ускользал из-под ног. При
этом тропа уходила все круче вверх и мрачные скальные стены подступили вплотную, они грозно наползали, и каждый уступ таил
коварный умысел -- стиснуть нас в каменном плену и навсегда отрезать путь назад. По бородавчатым желтым скалам стекала
тягучая, склизкая водяная пленка. Ни неба, ни облаков, ни синевы больше не было над нами.
Я все шел и шел, я шел за проводником и часто зажмуривался от страха и отвращения. Вот на пути темный цветок, бархатная
чернота, печальный взгляд. Он был прекрасен и что-то доверительно говорил мне, но проводник ускорил шаг, и я
почувствовал: если я хоть на мгновение задержусь, если еще на один-единственный миг взгляд мой погрузится в этот печальный
бархат, то скорбь и безнадежная грусть лягут на сердце чересчур тяжелым грузом, станут непереносимы и душа моя отныне навсегда
замкнется в издевательском круге бессмыслицы и безумия.
Промокший, грязный, полз я дальше, и, когда сырые стены сомкнулись над нами, проводник затянул свою старую песнь
утешения. Звонким, уверенным юношеским голосом пел он в такт шагам: "Я хочу, я хочу, я хочу!" Я знал, он хотел ободрить и
подстегнуть меня, пытался отвлечь от мерзкой натужности и безнадежности этого адского мытарства. Я знал: он ждет, что я
подхвачу его заунывный речитатив. Но я не хотел подпевать, не хотел дарить ему эту победу. До песен ли мне было? Ведь я всего
лишь человек, я -- бедняга и простак, которого против его желания втянули в такие дела и свершения, каких Господь от него
и требовать не может! Разве не дозволено любой гвоздичке, любой незабудке у ручья оставаться там, где она была, и цвести, и
увядать, как ей на роду написано?
"Я хочу, я хочу, я хочу", -- неотступно пел проводник. О, если бы я мог повернуть назад! Но с чудесной помощью проводника
я уже давно взобрался на такие стены и преодолел такие бездонные трещины, что возвращение было невозможно. Рыдания
душили меня, подступали к горлу, но плакать было нельзя, -- что угодно, только не плакать. И тогда я дерзко, громко подхватил
песнь проводника, я пел ту же мелодию, в том же ритме, но слова были другие, я повторял: "Я должен, я должен, я должен!" Но
петь, взбираясь наверх, было довольно трудно, я вскоре сбил дыхание и, закашлявшись, поневоле замолчал. Он же неутомимо
продолжал повторять: "Я хочу, я хочу, я хочу", -- и со временем все же пересилил меня, и я стал петь с ним в унисон, повторяя
его слова. Теперь карабкаться наверх стало много легче, и я больше не заставлял себя, а на самом деле -- хотел, пение
больше не затрудняло дыхание и не приносило усталости.
Тут душа моя просветлела, и как только светлее сделалось внутри, так сразу отступили гладкие стены, они стали суше,
добрее, бережно удерживали скользящую ногу, а над нами все ярче и ярче проступало голубое небо -- синим ручейком меж каменных
берегов, и вскоре ручей превратился в небольшое синее озерко, которое росло и ширилось.
Я попытался хотеть сильнее, я постарался добавить страсти в свое желание -- и небесное озеро продолжало расти, а тропа
делалась все шире и ровнее, и порой мне удавалось с легкостью, без особых усилий шагать нога в ногу с проводником довольно
долго. И неожиданно совсем близко над нами я увидел вершину, и крутые ее склоны сияли в раскаленном воздухе.
Под самой вершиной выбрались мы из тесной щели, ослепительный солнечный свет затмил мой взор, а когда я вновь
открыл глаза, то от страха у меня подогнулись колени: оказалось, что я, как ни в чем не бывало, безо всякой опоры
стою на ребре острого скального гребня, вокруг раскинулось бескрайнее небесное пространство -- синяя, опасная, бездонная
глубина; и только острая вершина да путь до нее, подобный узкой веревочной лестнице, виднеются перед нами. Но снова светило
солнце, снова сияло небо, мы взобрались-таки и на эту последнюю опасную высоту, маленькими шажками, стиснув зубы и нахмурив
брови. И вот стояли уже наверху, на тесной, раскаленной каменной площадке, дыша враждебным, суровым, разряженным
воздухом.
Странная это была гора -- и странная вершина! На этой вершине -- а ведь мы взобрались на нее, долго карабкаясь по
бесконечным голым скальным стенам, -- на этой вершине росло прямо из камня дерево, небольшое коренастое деревце, и на нем
лишь несколько коротких, сильных ветвей. Стояло оно, невероятно одинокое и странное, крепко уцепившись за скалу и слившись с
ней, и холодная небесная синева была меж его ветвей. А на самой верхушке дерева сидела черная птица и пела грозную песню.
Тихое видение краткого мгновения покоя: печет солнце, пышет жаром скала, сурово возвышается дерево, грозно поет
птица. Она грозно пела: "Вечность! Вечность!" Черная птица пела и неотступно косилась на нас блестящим строгим глазом, который
напоминал черный хрусталь. Трудно было выдержать ее взгляд, трудно было выдержать ее пение, но особенно ужасны были
одиночество и пустота этого места, безоглядная даль пустынных небесных просторов, от которой кружилась голова.
Немыслимым блаженством казалось умереть; невыразимо мучительно было здесь оставаться. Должно что-то произойти,
сейчас и немедленно, иначе мы и весь мир -- все вокруг от страшной муки обратится в камень. Я почувствовал давящее и
душное дуновение свершающегося, подобно порыву ветра перед грозой. Я ощутил, как оно лихорадочным жаром, трепеща,
пронизало тело и душу. Оно нависало, грозя, оно уже близко -- оно настало.
...Во мгновение ока сорвалась с дерева птица и камнем канула в пространство.
Прыгнул, рванувшись в синеву, мой проводник, упал в мерцающее небо -- и улетел.
Вот высоко вздыбилась волна моей судьбы, увлекла с собой мое сердце, вот она беззвучно разбилась.
И я уже падал, проваливался куда-то, кувыркался, летел; плотно спеленутый холодным воздушным вихрем, я, содрогаясь от
блаженства и муки, ринулся вниз, сквозь бесконечное, к материнской груди.


Примечания

* Написана в 1916 году и опубликована в 1917 году. Посвящена доктору Гансу Бруну и его супруге.

Психоаналитические символы сказки: гора -- архетип самости; проводник аналогичен лодочнику и выражает высшее "Я"
героя; дерево -- мировое дерево; птица -- символ души, подобно Духу Ветхого Завета, символически представленному птицей (Роах).

[в_доску_свой]

Август
" На улице Мостакер жила одна молодая женщина, и отняла у нее злая судьба мужа сразу после свадьбы, и вот теперь, одинокая и покинутая, сидела она в своей маленькой комнатке в ожидании ребенка, у которого не будет отца. Осталась она совершенно одна, и потому все помыслы ее покоились на этом не рожденном еще ребенке, -- и чего только не придумывала она для своего дитяти, все самое прекрасное, необыкновенное и чудесное, что есть на свете, сулила она ему. Она воображала, что ее малютка живет в каменном доме с зеркальными окнами и фонтаном в саду и что будет он по меньшей мере профессором, а то и королем..."

послушать

[в_доску_свой]

"Биография души" Германа ГЕССЕ

Герман Гессе, нобелевский лауреат 1946 года, - один из самых читаемых авторов XX века. Все свое творчество он называл «затянувшейся попыткой рассказать историю своего духовного развития», «биографией души». Одна из основных тем творчества писателя — судьба художника во враждебном ему обществе, место подлинного искусства в мире.

Гессе (2.07.1877-9.08.1962) был вторым ребенком в семье немецкого священника-миссионера. Детство он провел в обществе трех родных сестер и двух двоюродных братьев. Религиозное воспитание и наследственность оказали глубокое влияние на формирование мировоззрения Гессе. И тем не менее он не пошел по теологической стезе. После побега из духовной семинарии в Маулбронне (1892), неоднократных нервных кризисов, попытки самоубийства и пребывания в лечебницах он краткое время работал механиком, а затем торговал книгами.

В 1899 году Гессе выпустил свой первый — никем не замеченный — сборник стихов «Романтические песни» и написал большое число рецензий. В конце своего первого базельского года он опубликовал «Оставшиеся письма и стихи Германа Лаушера» — произведение в духе исповеди. Это был первый случай, когда Гессе говорил от лица вымышленного издателя — прием, который он в дальнейшем активно использовал и развивал. В своем неоромантическом романе воспитания «Петер Каменцинд» (1904) Гессе вывел типаж своих будущих книг — ищущего аутсайдера. Это история духовного формирования юноши из швейцарской деревни, который, увлекшись романтическими мечтами, отправляется в странствия, но не находит воплощения своих идеалов.

Разочаровавшись в большом свете, он возвращается в родную деревню к простой жизни и природе. Пройдя через горькие и трагические разочарования, Петер приходит к утверждению естественности и человечности как непреходящих жизненных ценностей.

В тот же год — год своего первого профессионального успеха — Гессе, теперь целиком посвятивший себя литературному творчеству, женился на швейцарке Марии Бернулли. Молодая семья переехала в Гайнхофен, отдаленное местечко на Бодензее. По-следовавший период оказался весьма плодотворным. В основном Гессе писал повести и рассказы с элементом автобиографизма. Так, роман «Под колесами» (1906) во многом основан на материале школьных лет Гессе: чувствительный и тонкий школьник погибает от столкновения с миром и косной педагогикой.

Во время первой мировой войны, которую Гессе охарактеризовал как «кровавую бессмыслицу», он работал в немецкой службе по делам военнопленных. Писатель пережил тяжелый кризис, который по времени совпал с расставанием с психически больной женой (развод в 1918 году). После длительного курса терапии Гессе в 1917 году завершил роман «Демиан» , вышедший под псевдонимом «Эмиль Синклер»,— документ самоанализа и дальнейшего внутреннего освобождения писателя. В 1918 году была написана повесть «Последнее лето Клингзора» . В 1920 году вышла «Сиддхартха. Индийская поэма» , в центре которой стоят основополагающие вопросы религии и признания необходимости гуманизма и любви. В 1924 году Гессе стал гражданином Швейцарии. После женитьбы на швейцарской певице Рут Венгер (1924; развод в 1927 году) и курса психотерапии вышел в свет роман «Степной волк» (1927), ставший своего рода бестселлером.

Это одно из первых произведений, открывающих собою линию так называемых интеллектуальных романов о жизни человеческого духа, без которых нельзя представить себе немецкоязычную литературу XX в. («Доктор Фаустус» Т.Манна. «Смерть Вергилия» Г. Броха, проза М.Фриша). Книга во многом автобиографична. Однако считать героя романа. Гарри Галлера, двойником Гессе было бы ошибкой. Галлер, Степной волк, как он сам себя называет, мятущийся, отчаявшийся художник, измученный одиночеством в окружающем его мире, не находящий с ним общего языка. Действие романа охватывает около трех недель жизни Галлера. Некоторое время Степной волк живет в небольшом городе, а затем исчезает, оставив «Записки», которые и составляют большую часть романа. Из «Записок» выкристаллизовывается образ талантливого человека, не способного найти свое место в мире, человека, живущего мыслью о самоубийстве, для которого каждый день становится мукой.

В 1929 году Гессе добился самого громкого признания у публики повестью «Нарцисс и Гольмунд» . Предметом повествования стала полярность духовной и мирской жизни, что было темой, типичной для того времени. В 1931 году Гессе в третий раз женился — на этот раз на Нинон Долбин, австриячке, историке искусства по профессии — и переехал в Монтаньолу (кантон Тессин).

В том же году Гессе начал работу над романом «Игра в бисер» (опубликован в 1943 году), который как бы суммировал все его творчество и поднял на небывалую высоту вопрос о гармонии духовной и мирской жизни.

В этом романе Гессе пытается разрешить всегда тревожившую его проблему — как совместить существование искусства с существованием бесчеловечной цивилизации, как спасти от губительного влияния так называемой массовой культуры высокий мир художественного творчества. История фантастической страны Касталии и жизнеописание Иозефа Кнехта — «магистра игры» — якобы, написаны историком-касталийцем, живущем в неопределенном будущем. Страна Касталия основана избранными высокообразованными людьми, которые видят свою цель в сохранении духовных ценностей человечества. Им чужд жизненный практицизм, они наслаждаются чистой наукой, высоким искусством, сложной и мудрой игрой в бисер, игрой «со всеми смысловыми ценностями нашей эпохи». Реальный облик этой игры остается туманным. Жизнь Кнехта — «магистра игры» — это история его восхождения к касталийским высотам и ухода его из Касталии. Кнехт начинает понимать всю опасность отчужденности касталийцев от жизни других людей. «Я жажду действительности»,— говорит он. Писатель приходит к выводу, что попытка поставить искусство вне общества превращает искусство в бесцельную, беспредметную игру. Символика романа, множество имен и терминов из различных областей культуры требуют от читателя большой эрудиции для понимания всей глубины содержания книги Гессе.

В 1946 году Гессе присудили Нобелевскую премию за вклад в мировую литературу. В том же году он был удостоен премии Гете. В 1955 году ему вручили Премию мира, учрежденную немецкими книготорговцами, а через год группа энтузиастов учредила именную премию Германа Гессе.


Гессе умер в возрасте 85 лет в 1962 году в Монтаньоле.

[в_доску_свой]

Почти все книги можно почитать в электронном варианте здесь, а некоторые и послушать

[Andrew Lever]

Я обещал одной девушке прочитать Степного Волка - Гессе.. Когда же сдержу обещание

[Рам]

Сиддхартха, в начале, был дерзок.

А затем, в конце, "умудрился", понял своего отца.

[olga]

Еще одна из любимых книг:-)

[Космея]

olga, какая вы молодец! оживили интересные темы, про которые забыли. Спасибо!