единственная правильная цель

[Айвенго]

- Маги, будучи сталкерами, в совершенстве понимают человеческое поведение, -
сказал, он,
- Они понимают, например, что человеческие существа являются плодом
инвентаризационного списка.

Знание того или иного списка делает человека учеником или мастером в своей
области.

Маги знают о том, что если инвентаризационный список среднего человека разрушается, такой человек или расширяет его, или же рушится его собственный мир саморефлексии.

Обычный человек стремится включить в свой список новые темы, если они не противоречат основополагающему порядку этой описи.
Однако если темы противоречат друг другу, разум человека рушится.

Инвентаризационная опись - это разум.

И маги принимают это во внимание, когда пытаются разбить зеркало
саморефлексии.

Он объяснил, что в тот день он тщательно отобрал средства для разрушения моей непрерывности. Он постепенно преобразился в по-настоящему немощного старика, а затем, с целью усиления моей непрерывности, взял меня с собой в ресторан, где все знали его таким стариком.

Я прервал его.

До меня дошло противоречие, которого я не замечал раньше. Тогда он говорил, что причиной его превращения было желание почувствовать, каково быть стариком. Это был благоприятный и неповторимый случай. Я понял это так, что никогда раньше он стариком не был.
Однако в ресторане все знали дона Хуана как немощного старика, которого не раз хватал удар.

- Безжалостность Нагваля имеет много аспектов, - сказал он.
- Это что-то вроде инструмента, который приспосабливают для различных целей.
Безжалостность - это состояние бытия.

Это определенный уровень намерения, которого достигает Нагваль.
Нагваль использует его, чтобы вызвать смещение собственной точки сборки или
точки сборки учеников, а также в целях сталкинга.

В тот день я вначале действовал как сталкер, притворившись стариком, а под конец я действительно превратился в немощного старика. Моя безжалостность, контролируемая глазами, вызвала сдвиг моей точки сборки.
Хотя я и до этого не раз бывал в ресторане как больной старик, я действовал как сталкер, всего лишь разыгрывая роль старика.
Но никогда раньше моя точка сборки не смещалась так далеко в область старости и помешательства.

Он добавил, что, поскольку он намеревался быть старым, глаза его потеряли блеск, что я и заметил немедленно. Беспокойство отразилось на моем лице.
То, что глаза его перестали излучать свет, было следствием использования их для намеренного перемещения в состояние старика.
Как только точка сборки дона Хуана достигла необходимого положения, он смог перевоплотиться и во внешности, и в поведении, и в ощущениях.

[Айвенго]

Я попросил его рассказать подробнее об идее использования глаз для манипуляции намерением; у меня было смутное чувство, что все это мне знакомо, но даже мысленно я не мог оформить свое знание в слова.

- Все, что можно сказать по этому поводу, сводится к тому, что намерением управляют глаза, - сказал он.

- Я знаю, что это так и есть. Однако, как и ты, я не могу точно выразить свое знание. Маги разрешают это противоречие, принимая нечто совершенно очевидное: человеческие существа бесконечно более сложны и загадочны, чем наши самые необузданные фантазии.

Я настаивал на том, что он до сих пор не прояснил сути дела.

- Я могу сказать лишь одно - это делают глазами, - сказал он сухо.
- Не знаю как, но глаза делают это. Они притягивают намерение чем-то неопределимым, чем-то, что содержится в их сиянии.

Маги говорят, что намерение проходит через глаза, а не через разум.

[Айвенго]

- Я неоднократно повторял, что слишком большая рациональность является
помехой, - сказал он.
- Человеческие существа обладают очень глубоким чувством магии.

Мы сами являемся частью тайны.

Рациональность есть лишь наружный тонкий слой.
Если мы удалим этот слой, то под ним обнаружим мага.

Однако некоторые из нас с большим трудом могут проникнуть под поверхностный слой - другие же делают это с большой легкостью. Ты и я очень похожи в этом отношении - оба мы должны были трудиться до кровавого пота, прежде чем избавиться от саморефлексии.

Я объяснил ему, что для меня держаться за свою рациональность - вопрос жизни и смерти. Важность этого для меня только возросла, когда я стал постигать мир магии.

Дон Хуан заметил, что тогда, в Гуаймасе, моя рациональность стала для него исключительным испытанием.
С самого начала дон Хуан должен был пустить в ход все известные ему средства, чтобы подорвать ее. С этой целью он начал сильно давить ладонями на мои плечи и почти пригнул меня к земле тяжестью своего тела. Этот грубый физический маневр послужил первым толчком для моего тела. В сочетании со страхом, вызванным отсутствием непрерывности, такой прием пробил стену моей рациональности.

- Но только нарушить рациональность было недостаточно, - продолжал дон Хуан.
- Мне было известно, что для того, чтобы твоя точка сборки достигла места без жалости, я должен был полностью прервать твою непрерывность.
Все это произошло, когда я по-настоящему стал стариком и заставил тебя бегать по городу, а под конец разозлился и ударил тебя.

Ты был шокирован, однако находился на пути к мгновенному возвращению в нормальное состояние, и тогда я нанес последний удар по твоему зеркалу саморефлексии.
Я завопил, что ты убийца.
Я не ожидал, что ты убежишь, забыв о твоей склонности к вспышкам ярости.

Он сказал, что, несмотря на то, что я очень быстро пришел в себя, моя точка сборки достигла места без жалости. Это случилось в момент, когда я разозлился на дона Хуана за его маразматическое поведение.
Или, возможно, все произошло наоборот: я разозлился потому, что моя точка сборки достигла места без жалости. Однако это не важно.
Важно то, что моя точка сборки сместилась в нужное положение.

Как только она там оказалась, мое поведение заметно изменилось.
Я стал холоден и расчетлив, и больше не заботился о своей безопасности.

Я спросил у дона Хуана, видел ли он все это. Я не помнил, чтобы я рассказывал ему об этом. Он ответил, что узнать о моих чувствах помогло ему воспоминание о своем собственном когда-то пережитом опыте.

Затем он отметил, что моя точка сборки начала фиксироваться в новом положении тогда, когда он вновь стал самим собой.
Но к тому времени моя уверенность в его обычной непрерывности была настолько поколеблена, что больше не служила связующей силой.

С этого момента новое положение моей точки сборки позволило мне выстроить новый тип непрерывности, характеризующийся странной отрешенной твердостью - той твердостью, которая стала с тех пор нормой моего поведения.

- Непрерывность столь важна в нашей жизни, - продолжал он, - что если она нарушается, то тут же немедленно восстанавливается.

Для магов, однако, при достижении точкой сборки места без жалости непрерывность никогда не становится прежней.

Поскольку по природе ты медлителен, ты до сих пор не заметил, что с того дня в Гуаймасе ты стал, помимо всего прочего, способен воспринимать любое нарушение непрерывности в ее истинном проявлении - после символической борьбы твоего разума, конечно.

Его глаза сияли и смеялись.

- Именно тогда ты и проявил свою замаскированную безжалостность, - продолжал он, - Тогда твоя маска, конечно же, не была столь совершенной, как сейчас, но то, что ты получил тогда, было зачатками твоей маски великодушия.

Я попытался протестовать.

Мне не понравилась идея замаскированной безжалостности, в каком бы виде он не преподносил ее.
Он настоятельно посоветовал вспомнить тот момент, когда я обрел эту маску.

- Когда ты почувствовал, что тебя снова охватывает холодная ярость, - продолжал он, - ты должен был замаскировать ее.

Ты не шутил с этим, как бывало, делал со мной мой бенефактор.
Ты не пытался судить о ней разумно, как когда-то делал это я.
И ты не притворялся, что заинтригован ею, как Нагваль Элиас в свое время.

Что же сделал ты?

Ты спокойно пошел к своей машине и отдал половину свертков парню, помогавшему тебе их нести.

До сего момента я не помнил, чтобы кто-то помогал мне нести свертки. Я сказал дону Хуану, что я видел огоньки, мелькавшие перед моими глазами, и думал, что видел их потому, что находился из-за холодной ярости почти на грани обморока.

- Ты не был на грани обморока, - ответил дон Хуан.
- Ты был на грани самостоятельного вхождения в состояние сновидения и видения духа, так же, как Талиа и мой бенефактор.

Я сказал дону Хуану, что отнюдь не великодушие заставило меня отдать свертки, а лишь холодная ярость. Я должен был сделать что-нибудь, чтобы успокоиться, и первое, что попалось мне под руку, были свертки.

- Но именно об этом я тебе и говорю. Твое великодушие не есть нечто подлинное, - сказал он и рассмеялся.

[Айвенго]

Пока дон Хуан говорил о том, как разбить зеркало саморефлексии, совсем стемнело. Я сказал ему, что чудовищно устал и предложил прервать наше путешествие и вернуться домой. Однако он настаивал на продолжении пути, заметив, что необходимо использовать каждую минуту наших с ним встреч, чтобы рассмотреть истории магов или вспоминать происходившие у меня сдвиги точки сборки.

Я был не в духе и пожаловался на то, что сильная усталость может породить во мне чувство неуверенности и неопределенности.

- Твоя неуверенность вполне понятна, - сказал дон Хуан как нечто само собой разумеющееся.
- В конце концов, ты имеешь дело с новым видом непрерывности.
Нужно время, чтобы привыкнуть к ней.

Воины проводят годы в таком состоянии, когда они уже не обычные люди,
но еще и не маги.

- Что с ними происходит потом? - спросил я. - Они выбирают что-то одно?
- Нет. Они не имеют выбора, - ответил он.

- Все они, в конце концов, осознают, что стали магами.

Трудность заключается в том, что зеркало саморефлексии чрезвычайно могущественно, и его можно одолеть только после беспощадной битвы.

[Айвенго]

Со временем дон Хуан разобрался, кто был среди них лидером и имел власть.

К своему удивлению и даже восхищению он понял, что здесь ни один человек не стоит выше другого и не считается лучше.

Некоторые выполняли такие функции, на которые другие были неспособны, однако это не было поводом для их возвышения. Просто все они были разными.
Однако последнее слово в любом деле оставалось за Нагвалем Хулианом, и ему доставляло явное удовольствие выражать свою волю в виде поистине дьявольских шуток, которые он мог разыгрывать буквально с каждым.

Была среди них также одна загадочная женщина по имени Талиа,
Женщина-Нагваль.

Никто не говорил дону Хуану о том, кто она такая или что это означает, однако вскоре ему стало ясно, что среди семи женщин Талиа играет особую роль.

Они так много говорили о ней, что любопытство дона Хуана возросло до невероятных размеров.
Он без конца задавал ей множество вопросов, и тогда женщина-лидер решила научить его читать и писать, чтобы дон Хуан мог полнее использовать свои дедуктивные способности.
Она сказала, что лучше научиться записывать, чем полагаться на свою память. Таким образом, он сможет накопить огромное количество сведений о Талии, сведений, которые ему следует перечитывать и изучать до тех пор, пока не прояснится истина.

Предвидя в характере дона Хуана дух противоречия, она заявила, что хотя это и кажется абсурдным, но познание того, кем Талиа является на самом деле, есть наиболее трудная и почетная из всех задач.

- Это, - сказала она, - еще и забавно.

Более серьезным тоном она добавила, что дону Хуану совершенно необходимо изучить основы счетоводства, чтобы помогать Нагвалю в управлении поместьем.
Не откладывая в долгий ящик, она начала давать ежедневные уроки, и менее чем через год дон Хуан достиг немалых успехов, научившись читать, писать и вести бухгалтерские книги.

Все происходило настолько постепенно, что дон Хуан и не заметил, как изменился.

Самая непостижимая перемена заключалась в том, что в его характере появилась такая замечательная черта, как отрешенность.
Будучи очень занятым, он сохранил впечатление, что в доме ничего не происходит, - просто потому, что он был не в состоянии разобраться в обитателях поместья.

Все они являлись зеркалами, не дававшими отражения.

- Этот дом служил мне убежищем в течение почти трех лет, - продолжал дон Хуан,
- За это время со мной приключилось немало вещей, но я не считал их такими уж важными. Или, по крайней мере, предпочитал считать их неважными. Я был уверен в том, что все эти годы я лишь прятался, дрожа от страха, и работал, как мул.

Дон Хуан засмеялся и сказал, что по настоянию Нагваля Хулиана он согласился изучать магию и таким образом смог освободиться от всепоглощающего страха, возникавшего при виде чудовища.
Но при всем том, что Нагваль Хулиан многое рассказывал ему, он, казалось, больше склонен был подшучивать над доном Хуаном. Поэтому дон Хуан искренне верил, что не учился ничему, хоть в какой-то степени относящемуся к магии, поскольку, очевидно, в доме никто и не занимался ею.

Однажды, однако, он поймал себя на том, что, сам того не желая, целенаправленно идет в сторону той невидимой линии, которая не допускала монстра ближе. Как и всегда, этот чудовищный человек наблюдал за домом, но на этот раз вместо того, чтобы ретироваться в дом в поисках убежища, дон Хуан продолжал идти.

Невероятный прилив энергии заставлял его двигаться вперед, не заботясь о своей безопасности.

Чувство полной отрешенности позволило ему встретиться с чудовищем, терроризировавшим его много лет, лицом к лицу.
Он думал, что эта тварь сейчас бросится на него и схватит за горло, но такая мысль больше не приводила его в ужас.
Секунду он смотрел на чудовищного человека с расстояния в несколько дюймов, а затем пересек линию. Но чудовище не напало на дона Хуана, чего он раньше больше всего боялся, - оно превратилось в пятно с неясными очертаниями, в едва различимое облачко белесого тумана.

Дон Хуан подошел к нему, и сгусток тумана как бы в страхе отступил назад.
Дон Хуан преследовал его в поле до тех пор, пока не понял, что от чудовища не осталось и следа. Тогда он осознал, что монстра никогда и не существовало.

Однако дон Хуан не мог объяснить, что же тогда так пугало его.

Смутная догадка подсказала ему, что хотя он и знал об истинной природе чудовища, что-то мешало ему думать об этом. Внезапно дон Хуан сообразил, что этот мошенник Нагваль Хулиан наверняка знал правду о происходящем, а такого рода трюки спускать не полагается.

Прежде чем пойти к нему за объяснениями, дон Хуан впервые позволил себе прогуляться по поместью без чьего-либо сопровождения. До сих пор это было невозможно. Каждый раз, когда ему нужно было пересечь невидимую линию, с ним был кто-нибудь из обитателей поместья, что очень сковывало его передвижения. Дважды или трижды дон Хуан пытался нарушить это правило, но скоро понял, что рискует попасть монстру в лапы.

Полный странной энергии, дон Хуан вошел в дом, но не для того, чтобы отпраздновать свою новую победу и мощь, а чтобы собрать всех обитателей поместья и потребовать у них объяснений их бесстыдной лжи.
Он обвинил их в том, что его заставляли работать как невольника, играя на чувстве страха перед несуществующим чудовищем. Женщины смеялись так, как будто он рассказал им очень смешной анекдот. Только Нагваль Хулиан, казалось, осознавал свою вину, особенно тогда, когда дон Хуан срывающимся от негодования голосом говорил о трех годах непрерывного страха.
Нагваль Хулиан опечалился и открыто зарыдал, когда дон Хуан потребовал извинений за то, что его так бесстыдно эксплуатировали.

- Но ведь мы говорили тебе, что чудовища не существует, - сказала одна из женщин.

Дон Хуан свирепо взглянул на Нагваля Хулиана, который стоял, кротко потупив глаза.

- Вот он знал, что чудовище существовало, - завопил дон Хуан, гневно показывая пальцем на Нагваля.

Но он тут же понял, что говорит вздор, поскольку сначала Нагваль Хулиан убеждал его в том, что монстра не существовало.

- Чудовища никогда не существовало, - уточнил дон Хуан, дрожа от ярости.
- Это был один из его трюков.

Нагваль Хулиан, непрестанно рыдая, стал извиняться перед доном Хуаном, а женщины в это время покатывались со смеху. Дон Хуан еще никогда не видел, чтобы они так хохотали.

- С самого начала ты знал, что нет никакого чудовища, - набросился он на Нагваля Хулиана, который, стоя с низко опущенной головой и глазами, полными слез, признал свою вину.
- Я действительно обманывал тебя, - промямлил он, - никакого чудовища не было. То, что ты видел как монстра, было просто сгустком энергии. Твой страх придал ему вид ужасного чудовища.
- Ты сказал, что это чудовище собиралось сожрать меня. Как ты мог так бесстыдно лгать? - заорал на него дон Хуан.
Потом дон Хуан завопил, что больше не желает слушать эти глупости. Он потребовал, чтобы его право на уход было немедленно подтверждено.

- Можешь уходить, когда захочешь, - коротко сказал Нагваль Хулиан.
- Ты имеешь в виду, что я могу уйти хоть сейчас? - спросил дон Хуан.

- Ты этого хочешь? - спросил Нагваль.
- Конечно, я хочу покинуть это проклятое место и проклятую компанию лгунов, живущих здесь, - рявкнул дон Хуан.

Нагваль Хулиан распорядился, чтобы дону Хуану сполна заплатили за его службу, а затем с сияющими глазами пожелал ему удачи, процветания и мудрости.

Женщины не захотели прощаться с ним. Они смотрели на дона Хуана до тех пор, пока он не опустил голову под сиянием их глаз.

Дон Хуан положил деньги в карман и вышел, даже не оглянувшись, радуясь окончанию этого тяжелого испытания. Внешний мир, казалось, несет столько нового. Он так стремился к нему. Находясь в этом доме, он был оторван от повседневной жизни. Он был так молод, силен. В его кармане лежали деньги, его обуревала жажда жизни.

Он покинул обитателей дома, не поблагодарив их.

Его гнев, сдерживаемый все это время страхом, вырвался наружу. Он уже почти любил их всех, и вот теперь он чувствовал, что его предали. Ему хотелось уйти как можно дальше от этих мест.

[Айвенго]

- Хотя мне было в то время только двадцать три года, - сказал дон Хуан, - мне казалось, что прожита целая жизнь. Единственное, чего я тогда еще не испытал, был секс.

Нагваль Хулиан говорил мне, что отсутствие близости с женщинами дало мне силу и стойкость, и что у него оставалось слишком мало времени сделать для меня еще кое-что, прежде чем мир(паразитов) поймает меня в свои ловушки.

- Что он имел в виду, дон Хуан? - спросил я.
- Он имел в виду мое полнейшее незнание того ада, в который я так рвался, - ответил дон Хуан, - и то, что у него оставалось совсем немного времени, чтобы создать мои баррикады, моих безмолвных защитников.

- Что такое безмолвный защитник, дон Хуан?
- Это хранитель жизни, - ответил он.

- Безмолвный защитник - это сгусток необъяснимой энергии, которая приходит к воину, когда больше уже не срабатывает ничто.

Мой бенефактор знал, как сложится моя дальнейшая жизнь, когда я больше не буду находиться под его влиянием. Поэтому он стремился показать мне как можно больше магических возможностей выбора. Такие возможности выбора магов и должны были стать моими безмолвными защитниками.

- Что такое возможности выбора магов? - спросил я.
- Положение точки сборки, - ответил он, - вернее, бесчисленное количество положений, которых может достигнуть точка сборки.

В каждом случае мелкого или глубокого сдвига маг может укрепить свою новую
непрерывность.

Дон Хуан повторил, что все, испытанное им вместе с его бенефактором или под его руководством, было следствием легкого или значительного сдвига его точки сборки. Бенефактор заставлял его испытывать бесчисленное количество возможностей выбора мага, намного больше, чем это обычно необходимо.
Он знал, что судьба ведет дона Хуана к тому, чтобы объяснить, кто такие маги и что они делают.

- Эффект таких сдвигов точки сборки накапливается, - продолжал он, - независимо от того, понимаешь ты это или нет. В конечном счете, это накопление стало работать на меня.

Очень скоро после начала совместной работы с Нагвалем моя точка сборки сдвинулась так глубоко, что я начал видеть. Я видел энергетическое поле как монстра.

Но точка сборки продолжала двигаться до тех пор, пока я не увидел чудовище тем, чем оно было на самом деле - энергетическим полем.

Я преуспел в искусстве видения - и сам не знал об этом.
Я думал, что ничего не делаю и ничему не учусь.
Я был невероятно глуп.

- Ты был слишком молод, дон Хуан, - сказал я. - Ты и не мог действовать по-другому.

[Айвенго]

Дон Хуан сказал, что когда он добрался до Масатлана, он практически уже овладел профессией сезонного погонщика мулов.
Ему предложили постоянно работать в качестве сопровождающего каравана. Он был очень доволен этим предложением. Ему нравилось путешествовать, между Дуранго и Масатланом.

Однако оставались две вещи, не дававшие ему покоя: во-первых, у него до сих пор не было женщины, во-вторых, его одолевало сильное и необъяснимое желание идти на север.
Почему, он и сам не знал.
Ему просто казалось, что где-то на севере что-то ждет его. Это чувство настолько овладело им, что, в конце концов, он вынужден был отказаться от предложенной постоянной работы ради того, чтобы отправиться на север.

Его огромная сила и новая необъяснимая искусность дали ему возможность находить работу даже там, где, казалось, найти ее было вообще невозможно, и средства к существованию у него были на протяжении всего его пути на север до штата Синалоа.
И там это путешествие закончилось.
Он встретил молодую вдову, которая, как и он сам, была из индейского племени яки, и покойному мужу которой он когда-то задолжал.

Он решил возместить свой долг, помогая вдове и ее детям, и сам не заметил, как принял на себя роль мужа и отца.
Его новые обязанности превратились для него в изрядную обузу.
Он лишился возможности свободного передвижения и даже отказался от желания путешествовать дальше на север.

Все это, однако, компенсировалось глубоким чувством привязанности к женщине и ее детям.

- В то время мною иногда овладевало огромное счастье быть отцом и мужем, - сказал дон Хуан, - но именно в эти моменты я замечал, что все складывается как-то ужасно неправильно.

Я понял, что утрачиваю чувство отрешенности, приобретенное за время пребывания в доме Нагваля Хулиана.

Сейчас я стоял на одной ступени с людьми, которые меня окружали.

Дон Хуан сказал, что потребовалось около года жестокой "шлифовки", чтобы он утратил все те новые черты характера, которые приобрел в доме Нагваля.?

Началось это с глубокого, но какого-то отчужденного чувства привязанности к женщине и ее детям. Такая отрешенная привязанность позволила ему играть роль мужа и отца весьма искусно и непринужденно.
Но время шло, отрешенная привязанность сменилась отчаянной страстью,
повлекшей за собой утрату эффективности.

Ушло его чувство отрешенности, которое и было тем, что давало ему силу любить.

Без такой отрешенности им овладели только земные желания, отчаяние, безнадежность - все то, что так характерно для мира повседневной жизни.

Ушла также и его предприимчивость.

За годы, проведенные в доме Нагваля, он приобрел динамизм, сослуживший ему хорошую службу, когда он решил стать самостоятельным.
Но более всего его теперь беспокоило то, что он потерял свою физическую энергию.

Ничем особым не болея, он однажды оказался полностью парализованным.
Боли он не чувствовал. Паники не было.
Казалось, его тело поняло, что мир и покой, в которых он так нуждался, могут
быть обретены лишь тогда, когда оно прекратит всякое движение.

Беспомощный, лежа в постели, он мог лишь только думать.
Он вскоре понял свою ошибку.

Она была в том, что у него не было абстрактной цели.

Он понял, что люди в доме Нагваля были необычными, потому что их абстрактной целью был поиск свободы. Не понимая, что такое свобода, он все же понял, что это нечто противоположное его конкретным желаниям.

[Айвенго]

Отсутствие абстрактной цели сделало его таким слабым и неэффективным, что он теперь уже был неспособен спасти свою приемную семью от ужасной нищеты.
Вместо этого семья тащила его назад, к прозябанию, отчаянию и печали, которые сам он познал еще до встречи с Нагвалем.

Оглядываясь на свою жизнь, дон Хуан понял, что он не бедствовал и не имел конкретных желаний лишь тогда, когда был с Нагвалем.

Нищета стала его уделом, когда им вновь завладели все его конкретные желания.

Впервые с тех пор, как в него много лет назад стреляли, и он был ранен, дон Хуан полностью осознал, что Нагваль Хулиан был действительно Нагвалем, лидером и его бенефактором. Он понял, что имел в виду его бенефактор, когда говорил, что нет свободы без вмешательства Нагваля.

У него не оставалось никаких сомнений относительно того, что его бенефактор и все обитатели его дома были настоящими магами. Но дон Хуан с болезненной ясностью осознал, что он упустил свой шанс стать одним из них.

Когда бремя физической беспомощности стало невыносимым, паралич прошел также загадочно, как и начался. Однажды он просто поднялся с постели и стал работать. Но счастья от этого не прибавилось. Он едва мог сводить концы с концами.

[Айвенго]

Когда я попросил его рассказать о безмолвном знании более подробно, он тут же ответил, что безмолвное знание является генеральным положением точки сборки, и что много веков назад такое положение было нормальным для человека, но по причинам, не поддающимся выяснению, точка сборки человека сместилась из этого положения и перешла в новое, называемое "разум".

Дон Хуан отметил, что не всякое человеческое существо является представителем этой новой позиции.

Точка сборки большинства из нас не находится в точности на месте локализации разума, но в непосредственной близости от него.

То же самое можно сказать и о месте безмолвного знания:
точка сборки не всякого человеческого существа находилась в этом положении.

Еще он добавил, что "место без жалости", еще одно из положений точки сборки, является непосредственным предшественником безмолвного знания,
а положение точки сборки, называемое "местом озабоченности" – предшественником разума.

Эти загадочные замечания не показались мне трудными для понимания. Для меня они были само собой разумеющимися. Я понимал все сказанное, ожидая при этом, когда же он, наконец, ударит меня между лопатками, чтобы ввести в состояние повышенного осознания.
Но удара так и не последовало, а я продолжал понимать сказанное им, даже не осознавая факта своего понимания. Ощущение легкости, того, что это само собой разумеется, присущее моему нормальному осознанию, не исчезло, поэтому у меня не возникало никакого недоумения по поводу такой способности к пониманию.

Дон Хуан внимательно посмотрел на меня и затем порекомендовал мне лечь лицом вниз на круглом валуне, по-лягушачьи растопырив руки и ноги.

Я лежал так около десяти минут, полностью расслабившись, почти засыпая, пока не был выведен из этого состояния мягким, продолжительным, шипящим рычанием. Я вскинул голову, посмотрел, и волосы у меня встали дыбом. Гигантский темный ягуар сидел на валуне едва ли не в десяти футах от меня, как раз над тем местом, где расположился дон Хуан. Ягуар, обнажив клыки, свирепо смотрел на меня. Казалось, он сейчас прыгнет.

- Не двигайся! - негромко приказал дон Хуан. - И не смотри ему в глаза. Уставься на его нос и не моргай. От этого взгляда зависит твоя жизнь.

Я сделал то, что он велел. Так мы с ягуаром некоторое время смотрели друг на друга, пока дон Хуан не нарушил этого противостояния, набросив, как фрисби, свою шляпу на голову ягуару. Ягуар отпрыгнул, пытаясь от нее освободиться, и тут дон Хуан свистнул громко, протяжно и пронзительно. После этого он издал оглушительный визг и хлопнул пару раз в ладоши. Это прозвучало как приглушенные выстрелы.

Знаком дон Хуан велел мне спуститься с валуна и присоединиться к нему. Вдвоем мы вопили и хлопали в ладоши до тех пор, пока не решили, что прогнали ягуара прочь.

Мое тело тряслось, но это был не испуг. Я сказал дону Хуану, что самым страшным теперь мне кажется не рычание огромной кошки и не ее взгляд, но ощущение, что ягуар наблюдал за мной задолго до того, как я услышал его и поднял голову.

[Айвенго]

Дон Хуан ни слова не сказал о происшедшем. Он глубоко погрузился в свои мысли. Когда я попытался спросить его, не почувствовал ли он приближение ягуара раньше меня, он властным жестом велел мне молчать. Он производил впечатление человека, который не совсем здоров или даже растерян.
Помолчав еще немного, дон Хуан знаком показал, что необходимо продолжить путь. Он шел впереди. Мы очень быстро пробирались сквозь кустарник в направлении, ведущем от скал.
Через полчаса такого продвижения мы вышли на поляну посреди зарослей чапараля и остановились, чтобы передохнуть. Мы не проронили ни слова, хотя мне очень хотелось узнать, мнение дона Хуана обо всем этом.

- Почему мы идем в этом направлении? - спросил я. - Не лучше ли выбраться отсюда, и поскорее?
- Нет! - сказал он с ударением. - Не лучше.

Этот зверь - самец. Он голоден и идет за нами.

- Но в таком случае тем более важно поскорее выбраться отсюда, - настаивал я.
- Это не так легко сделать, - сказал он,
- Ягуар не обременяет себя разумностью.

Он будет точно знать, что делать, чтобы заполучить нас.
И с такой же уверенностью, с какой я сейчас говорю с тобой, он прочтет наши мысли.

- Ты хочешь сказать, что ягуар может читать мысли? - спросил я.
- Это не метафора, - ответил он.
- Я имею в виду то, что говорю.

Большие животные, вроде этого ягуара, обладают способностью читать мысли.
Я не имею в виду догадки. Я хочу сказать, что они знают все напрямую.

- Что же нам делать? - спросил я, не на шутку встревожившись.
- Мы должны стать менее рациональными и попытаться выиграть битву,
не позволяя ягуару читать наши мысли.

- Как же нам поможет уменьшение рациональности? - спросил я.
- Разум выбирает то, что выглядит наиболее здравым для ума, - сказал он.

- Например, только что твой разум подсказал тебе,
что нужно бежать изо всех сил по прямой линии.
Но твой разум не учел одного обстоятельства.

Нам придется пробежать около шести миль, прежде чем мы окажемся в безопасности в твоей машине. Ягуар обгонит нас с легкостью. Он спрячется впереди на пути нашего бегства и будет ждать в наиболее подходящем для прыжка месте.

Гораздо лучшим, хотя и менее рациональным выбором является зигзаг.

- Откуда ты знаешь, что это лучше, дон Хуан? - спросил я.
- Я знаю это, потому что у меня очень четкая связь с духом, - ответил он.

- Другими словами, моя точка сборки расположена в месте безмолвного знания.

Оттуда я могу ясно видеть, что ягуар голоден,
но он не из тех, кто обычно нападает на людей.
К тому же он сбит с толку нашими действиями.

Если мы начнем двигаться зигзагом, ягуар должен будет попытаться предусмотреть наши дальнейшие действия.

- Есть ли еще какой-либо выбор, кроме зигзага? - спросил я.
- Есть только рациональные варианты, - ответил он.

- Но у нас нет необходимых средств для рациональных вариантов.
Например, мы можем вернуться в горы, но тогда нам нужны ружья.

Мы должны следовать вариантам ягуара.
Эти варианты диктуются безмолвным знанием.

Мы должны делать то, что говорит нам безмолвное знание, какими бы неразумными не показались нам его советы.

[Айвенго]

Он начал зигзагообразное движение.

Я старался держаться поближе, однако был не слишком уверен, что такой бег спасет нас. Моей запоздалой реакцией была паника. Меня преследовала мысль о темном, неясно маячившем силуэте огромной кошки.

Пустынный чапараль состоял из высоких и густых кустов, росших на расстоянии четырех-пяти футов друг от друга. Редкие дожди в высокогорной пустыне не позволяли расти широколиственным растениям. По этой же причине отсутствовал густой подлесок. И все-таки зрительно чапараль воспринимался как буйные и непроходимые заросли.

Дон Хуан двигался с необычайной легкостью, и поспевать за ним мне было совсем не просто. Он посоветовал, чтобы я следил за тем, чтобы ступать бесшумно, поскольку звук ломающихся веток невольно выдает нас и потому смертельно опасен.

Я попытался идти след в след за доном Хуаном, чтобы не ломать сухие ветки. Петляя, мы прошли около сотни ярдов, прежде чем я заметил огромный темный силуэт ягуара не более чем в тридцати футах позади себя.

Я закричал во весь голос.

Не останавливаясь, дон Хуан быстро обернулся и успел заметить огромную кошку.

Он опять пронзительно засвистел и захлопал в ладоши, имитируя звук приглушенного выстрела.
Очень тихим голосом он сказал мне, что кошки не любят карабкаться вверх, поэтому сейчас мы как можно быстрее пересечем глубокий овраг в нескольких ярдах справа от меня.

Он подал мне знак, и мы рванулись через кусты так быстро, как могли.

Мы спустились по склону на дно оврага и стали поспешно карабкаться вверх по противоположной стороне. Оттуда нам очень ясно было видно дно и склон оврага, а также местность вокруг нас. Дон Хуан прошептал, что ягуар идет по нашему запаху, поэтому, если повезет, мы увидим, как он бежит вниз на дно оврага по нашим следам.

Пристально глядя вниз, мы ожидали появления зверя. Но его не было видно.

Я начал думать, что ягуар ушел, когда услышал леденящее душу рычание
огромной кошки в чапарале позади нас.
Я похолодел при мысли о том, что дон Хуан оказался прав.

Чтобы попасть туда, где он сейчас находился, ягуар должен был знать наши мысли
и, опередив нас, пересечь овраг.

Не проронив ни звука, дон Хуан с невероятной скоростью побежал вперед.
Я устремился за ним, и мы зигзагом бежали еще некоторое время.
Я задыхался, когда мы, наконец, остановились, чтобы передохнуть.

Страх перед идущим по пятам ягуаром не мешал мне восхищаться великолепной
физической сноровкой дона Хуана.

Он бежал, как юноша.

Я стал было рассказывать ему, что он напомнил мне одного человека, запомнившегося мне с детства из-за глубокого впечатления, которое он произвел на меня своим бегом.

Дон Хуан подал мне знак замолчать.
Он внимательно прислушивался, и я последовал его примеру.

Я услышал мягкий хруст в кустарнике прямо перед нами. Затем на мгновение темный силуэт ягуара показался на фоне чапараля примерно в пятидесяти ярдах от нас.

Дон Хуан пожал плечами и указал в сторону зверя.

- Похоже, мы не сможем отделаться от него, - сказал он тоном человека, смирившегося со своей судьбой, - Давай пойдем не спеша, как если бы мы совершали приятную прогулку по парку, и ты рассказывал бы мне историю о своем детстве. Сейчас для этого самое подходящее время и место.

Нас преследует голодный ягуар, а ты делишься со мной своими воспоминаниями о прошлом; великолепное неделание, когда за тобой по пятам идет ягуар.

[Айвенго]

Он громко рассмеялся, когда я сообщил ему, что потерял всякий интерес к рассказыванию историй.

- Ты хочешь наказать меня сейчас за то, что я не захотел слушать тебя раньше, да? - спросил он.

Я, конечно же, тут же стал защищаться.
Я сказал, что его обвинения совершенно абсурдны, что я вообще не помню, о чем говорил.

- Если маг свободен от чувства собственной важности, то он не придает значения тому, что потерял нить своего рассказа, - сказал дон Хуан с коварным блеском в глазах,
- Поскольку у тебя не осталось чувства собственной важности, ты должен сейчас рассказывать свою историю.
Поведай ее духу, ягуару и мне, как если бы ты вовсе не забывал, о чем идет речь.

Мне хотелось сказать ему, что я не расположен выполнять его просьбу, поскольку мой рассказ слишком глуп, а окружающая нас обстановка слишком необычна. О таких вещах следует рассказывать в более подходящем месте и в другое время, как он сам это делал обычно. Но прежде чем я собрался открыть рот, дон Хуан ответил мне.

- Мы оба, ягуар и я, умеем читать мысли, - сказал он с улыбкой,
- Если я выбираю подходящее время и место для своих магических историй, то лишь потому, что использую их в целях обучения и хочу извлечь из них максимальную пользу.

Он подал мне знак идти дальше.
Мы спокойно двинулись вперед, идя рядом.

Я сказал, что восхищен его бегом и выносливостью и что в моем восхищении есть небольшая доля чувства собственной важности, поскольку я считал себя самого хорошим бегуном. Затем я рассказал ему один эпизод из своего детства, который припомнился мне, когда я увидел, как хорошо он бегает.

Я рассказал ему о том, как мальчишкой играл в футбол и как замечательно хорошо бегал в то время. Будучи проворным и быстрым, я чувствовал свою безнаказанность в любых проделках, поскольку мог убежать от любой погони, особенно от старых полицейских, патрулировавших улицы моего города.

Если я разбивал уличный фонарь или совершал еще что-нибудь в том же роде, мне достаточно было лишь вовремя сбежать, и я был в безопасности.

Но однажды случилось нечто для меня совершенно неожиданное. Старых полицейских заменили новыми, имевшими военную выучку. Расплата наступила в тот момент, когда я разбил витрину аптеки и побежал прочь, совершенно уверенный в своей безнаказанности. Молодой полицейский бросился за мной в погоню.

Я бежал как никогда прежде, но это меня не спасло.

Молодой офицер был первоклассным форвардом полицейской футбольной команды и оказался более выносливым и быстрым, чем десятилетний мальчишка. Он поймал меня и на протяжении всего обратного пути к разбитой витрине подгонял ногой, как футбольный мяч. Он очень артистично перечислял названия всех видов ударов, которые производил, как если бы это была тренировка на футбольном поле, где я выступал в роли мяча.
Бил он совсем не больно, лишь беззлобно припугнул; при этом мое сильное унижение было ослаблено восхищением десятилетнего мальчишки его удалью и способностями футболиста.

Я сказал дону Хуану, что нередко испытывал то же самое и по отношению к нему. Вот и сейчас он смог обогнать меня, несмотря на разницу в возрасте и мои давние способности к бегу.

Еще я сказал, что многие годы видел себя первоклассным бегуном во снах, где молодой полицейский не мог догнать меня.

- Твоя история куда важнее, чем я ожидал, - прокомментировал дон Хуан, - Я-то думал, что это будет рассказ о том, как тебя нашлепала твоя мама.

То, с каким видом он говорил все это, делало его слова очень смешными.
В них была явная издевка.

Он добавил, что в некоторых случаях, дух, а не наш разум, решает, какие истории нам следует рассказывать. И сейчас все было именно так.

Дух вызвал в моем уме эту историю, поскольку история эта, несомненно,
поддерживала во мне стойкое чувство собственной важности.

Он сказал, что уголек гнева и унижения тлел в моей душе годами,
и что ощущение подавленности и поражения все еще очень сильно.

- Эта твоя история и ее нынешний контекст могли бы стать настоящим праздником для какого-нибудь психолога, - продолжал он.
- В твоем сознании я, должно быть, ассоциируюсь с тем молодым полицейским, который подорвал в тебе чувство своей непобедимости.

Теперь, когда он отметил это, я согласился, что он точно сформулировал мое ощущение, хотя я не осознавал его, а тем более не пытался выразить в словах.

Дальше мы пошли молча.

[Айвенго]

Меня настолько потрясла его аналогия, что я совершенно забыл о выслеживавшем нас ягуаре, как вдруг грозное рычание вернуло меня к нашей ситуации.

Дон Хуан велел мне раскачать одну из длинных низко растущих веток кустарника и надломить ее. Нескольких веток было достаточно, чтобы получилась длинная метла. Он сделал то же самое. Убегая, мы использовали их, чтобы поднять облако пыли, поддевая и разбрасывая сухой песок.

- Это должно обеспокоить ягуара, - сказал он, когда мы остановились, чтобы перевести дыхание.
- У нас осталось всего несколько часов дневного времени.
Ночью ягуар непобедим, поэтому нам лучше бежать в сторону тех скал.

Он указал на скальные выступы примерно в полумиле к югу от нас.

- Нам следует двигаться на восток, - возразил я.
- Те горы от нас слишком далеко на юг.
Если мы направимся к ним, то никогда не доберемся до моей машины.

- Нет способа добраться сегодня до твоей машины, - сказал он спокойно.
- Возможно, и завтра тоже.

Кто сказал, что мы вообще когда-нибудь вернемся к ней?

Вначале я ощутил приступ страха, но затем мною вдруг овладело удивительное чувство покоя.
Я сказал дону Хуану, что если смерть собирается захватить меня в этом пустынном чапарале, то, надеюсь, это будет не слишком больно.

- Не беспокойся, - ответил он, - Смерть причиняет боль лишь тогда, когда это случается в постели, из-за болезни.

Борясь за свою жизнь, ты не чувствуешь боли.
Если ты что-нибудь и почувствуешь, - так это ликование.

[Айвенго]

Он сказал, что одним из самых драматических отличий магов от обычных людей является то, каким образом к ним приходит смерть.
Только по отношению к магам-воинам она добра и нежна.
Они могут быть смертельно ранены и все же не чувствовать боли.

И еще невероятнее то, что смерть ждет мага так долго, сколько ему это нужно.

- Самое большое отличие обычного человека от мага состоит в том, что маг управляет своей смертью собственной скоростью, - продолжал дон Хуан.

- Что касается данного случая, то сейчас ягуар меня не съест.
Скорее он съест тебя, потому что ты не обладаешь необходимой скоростью, чтобы
удержать свою смерть.

Он начал разъяснять тонкости идеи о скорости и смерти.
Он сказал, что в повседневном мире наше слово иди наши решения можно очень
легко изменить. Неизменна в нашем мире лишь смерть.

С другой стороны, в мире магов обычную смерть можно отменить, но не слово
магов.
В мире магов нельзя изменить или пересмотреть решения.
Однажды принятые, они остаются в силе навсегда.

Я сказал ему, что его утверждения, какими бы впечатляющими они ни были, не могут убедить меня в том, что можно отсрочить смерть.

И он еще раз объяснил мне все то, о чем говорил до сих пор.

Он сказал, что для видящего человеческие существа представляют собой продолговатое или сферическое скопление бесчисленных неподвижных, но вибрирующих полей энергии, и что только маги в состоянии вызывать в этих сферах неподвижной светимости особое движение.

В долю секунды они могут сместить свою точку сборки в любое место этого светящегося скопления.
Это смещение и скорость, с которой оно происходит, приводят к моментальному сдвигу в область восприятия совершенно иного мира.

Кроме того, они могут перемещать свою точку сборки без остановки вдоль всех полей светящейся энергии.
Сила, порождаемая таким движением, столь велика, что мгновенно уничтожает всю их светящуюся массу.

Он сказал, что если бы в данный момент на нас обрушился камнепад, то он сумел
бы предотвратить обычный эффект смерти от несчастного случая.
Используя скорость движения своей точки сборки, он заставил бы себя
переместиться в другие миры или сгореть изнутри в доли секунды.

Я же, с другой стороны, умер бы обычной смертью, раздавленный обломками скал,
поскольку моей точке сборки не хватит скорости, чтобы вытащить меня.

Я заметил, что мне кажется, что маги просто изобрели иной способ умирания, и это
не значит, что они могут отменить смерть.
Он ответил, что все, о чем он до сих пор говорил, можно назвать управлением
магами своей смертью.

Они умирают лишь тогда, когда должны умереть.

[Sadovod]

Так а какой способ по умершему человеку понять, он должен был или так, по недоразумению?

Читал православный блог. Там дядька что то пил стал бомжом. Стал жить нищенством. Ну священник научил его просить не просто так а Христа ради и молиться. Он так и делал, но били его ещё больше. И убили в конце концов.

И вот что, он по глупости или должен был.... Как понять....

[Айвенго]

он по глупости

У человеческих существ есть только три возможных пути.

Путь жертвы или черных магов
Черные маги - обычные люди, владеют искусством неподвижности точки сборки.
Каждый человек, который воспитывается черными магами, обречен стать черным магом.


Путь мага.
Каждый, кто использует дисциплину - маг.
Маги, владеют дисциплиной сдвигов, движений и фиксации точки сборки.
Но маг, не значит воин.

Путь воина, или путь с сердцем.
Каждый, кто использует дисциплину и трезвость воин.
Воин всегда маг.
Воины, владеют трезвостью направить все аспекты магии на достижении свободы полного восприятия в третьем внимании.
Трезвость воина исходит из осознания воином собственной смерти.

Все пути ведут к смерти.

[Айвенго]

Хотя я не сомневался в том, что он говорит правду, я продолжал задавать вопросы, как в какой-то игре. Но когда он говорил, в моем уме как на экране формировались смутные воспоминания и мысли о других воспринимаемых мирах.

Я сказал Дону Хуану о своих странных мыслях. Он рассмеялся и посоветовал не забывать о ягуаре, который был настолько реален, насколько реальным может быть только подлинное проявление духа.

От мысли о том, как реален зверь, меня бросило в дрожь.

- Не лучше ли нам сменить направление вместо того, чтобы идти прямо к тем холмам? - спросил я.
Я подумал, что мы можем опять сбить ягуара с толку таким внезапным поворотом.

- Слишком поздно менять направление, - сказал дон Хуан,
- Ягуар уже знает, что у нас нет другого пути, как только идти к холмам.

- Не может быть, дон Хуан! - воскликнул я.
- Почему? - спросил он.

Я сказал, что хотя и допускаю способность дикого зверя быть на прыжок впереди нас, но все же не могу согласиться с тем, что ягуар настолько умен, что предвидит все, что мы захотим предпринять.

- Твое заблуждение состоит в том, что о способностях ягуара ты думаешь как о понимании или предвидении, - сказал он.

- Ягуар не думает. Он просто знает.

Дон Хуан сказал, что трюк с метлами и пылью направлен на то, чтобы создать у ягуара впечатление чего-то такого, что мы не можем использовать.

Поднимая пыль, мы не обнаруживали при этом никакого определенного чувства, хотя от этого и зависела наша жизнь.

- Я и в самом деле не понимаю, что ты имеешь в виду, - пожаловался я.
Начало сказываться постоянное напряжение.
Концентрация всех моих сил была слишком длительной.

Дон Хуан пояснил, что чувства людей чем-то похожи на горячие или холодные
потоки воздуха и легко воспринимаются зверем.

Мы были отправителями, а ягуар - получателем.
Какие бы чувства ни владели нами, они найдут свой путь к ягуару.

Или, иначе говоря, ягуар узнает обо всех чувствах, которые для нас имеют свою историю использования. Но вот когда мы поднимаем пыль, мы делаем свое ощущение настолько необычным, что в восприятии зверя это порождает вакуум.

- Безмолвное знание подсказывает мне еще один прием:
подбрасывание вверх комьев земли, - сказал дон Хуан.

Некоторое время он смотрел на меня, как бы ожидая моей реакции.

- Сейчас мы пойдем очень спокойно, - сказал он,
- Приготовься подбрасывать землю ногами, как великан десяти футов ростом.

Очевидно, на моем лице появилось довольно глупое выражение.
Дон Хуан затрясся от смеха.

- Поднимай ногами облака пыли, - приказал он мне, - Чувствуй себя огромным и тяжелым.

Я попытался - и немедленно ощутил свою громадность.
Шутливым тоном я заметил, что сила его внушения невероятна.
Я действительно почувствовал, что стал гигантским и свирепым.

Он заверил меня, что ощущение размера ни в коем случае не является следствием его внушения, но результатом смещения моей точки сборки.
Он сказал, что люди древности стали легендарными благодаря безмолвному знанию о той силе, которую можно получить, сдвигая точку сборки.

Маги возродили эту древнюю силу, хотя и в более умеренном масштабе.

При помощи сдвига точки сборки они могли манипулировать, своими чувствами и
изменять вещи.

Я изменяю вещи, почувствовав себя большим и страшным.
Чувства, направленные таким образом, называются намерением.

- Твоя точка сборки уже немного сдвинулась, - продолжал он.
- Сейчас ты находишься в таком положении, что можешь или утратить свое достижение, или же заставить свою точку сборки сдвинуться еще дальше.

Он сказал, что, вероятно, любой человек, живущий в обычных условиях, однажды или несколько раз получает возможность вырваться из оков обусловленности.

При этом он подчеркнул, что имел в виду не социальные условия, но те
условности, которые сковывают наше восприятие.

Мгновенного чувства приподнятости было бы достаточно, чтобы сместить
точку сборки и разбить наши цепи.
То же касается и мгновения страха, гнева, плохого самочувствия или горя.

Но чаще всего, получая шанс сместить нашу точку сборки, мы пугаемся.

Обычно вступают в игру наши академические, религиозные, социальные устои.
Они подсказывают, что безопаснее вернуться в толпу, в привычное стадо, вернуть нашу точку сборки в обычное положение "нормальной" жизни.

Еще он сказал, что все известные мне мистики и духовные учителя действовали по тому же принципу:
их точка сборки смещалась благодаря дисциплине, аскетизму - или даже случайно
- в определенное место, после чего они возвращались в нормальное состояние,
сохраняя полученный опыт на всю жизнь.

- Ты можешь быть весьма благочестивым, хорошим парнем, - продолжал он, - и забыть при этом о начальном движении твоей точки сборки.

Или сумеешь вытолкнуть себя за пределы своего разума.
Ты, кстати, все еще находишься в этих пределах.

Я знал все, о чем он говорил, но при этом ощущал странные колебания, делавшие меня нерешительным.

[Айвенго]

Дон Хуан развивал свою мысль далее.

Он сказал, что средний человек, не в силах накопить энергию,
превышающую ту, что находится за пределами повседневной жизни,
называет область восприятия необычной реальности магией, волшебством или
происками дьявола, отшатывается от нее и не утруждает себя
дальнейшими исследованиями.

- Но ты уже не можешь так поступать, - продолжал дон Хуан.
- Ты не религиозен и при этом слишком любопытен, чтобы так просто отказаться от
приобретенного опыта.

Единственное, что могло бы остановить тебя - это трусость.

Воспринимай все тем, чем оно является на самом деле: абстрактным, духом,
Нагвалем.
Не существует ни колдовства, ни зла, ни дьявола.
Все это только восприятие.

Я понимал его. Но я не мог точно сказать, каких действий он от меня ждал.

Я взглянул на дона Хуана, стараясь отыскать нужные слова. Казалось, я вошел в состояние, необыкновенно обострившее мои умственные способности, и я старался не пропустить ни единого слова.

- Стань огромным! - приказал он мне с улыбкой. - Выйди из разума!

И тут я точно понял, что он имеет в виду.

Я действительно знал, что могу сделать ощущение своей величины и свирепости настолько интенсивным, что и в самом деле стану гигантом, возвышающимся над кустарником и обозревающим все вокруг нас.

Я попытался высказать свои мысли, но быстро прекратил это.
Я понял, что дон Хуан знает все, что я думаю, и очевидно гораздо, гораздо
больше.

Вдруг со мной произошло нечто необычное.

Всякие размышления прекратились.

Я буквально ощутил, как темное покрывало опустилось на меня и поглотило все
мысли.
И я позволил уйти моей разумности с отрешенностью человека, которого ничто в
мире не тревожит.
Я был убежден, что если захочу сбросить темное покрывало, то все, что нужно
будет для этого сделать - просто представить, что разрываешь его.

Войдя в такое состояние, я почувствовал, что меня что-то гонит вперед, и я начал двигаться. Нечто заставляло мое тело перемещаться с одного места на другое. Я больше не чувствовал никакой усталости. Скорость и легкость, с которой я мог двигаться, приводили меня в восторг.

Мое состояние нельзя было назвать ни ходьбой, ни полетом.
Скорее меня как бы переносили с невероятной скоростью.

Движения тела только тогда становились резкими и неуклюжими, когда я пытался их осмыслить.
Наслаждаясь ими и не размышляя, я погрузился в уникальное состояние такого физического счастья, какое до сих пор было мне совершенно незнакомо.

Если у меня в жизни и были такие моменты, то они были столь кратковременны, что не оставили следа в моей памяти. Однако испытав этот экстаз, я как бы начал смутно припоминать, что однажды когда-то уже пережил его, но затем все забыл.

Восторг от движения сквозь чапараль был таким огромным, что все остальное просто не имело значения.
Реальной была лишь эта огромная радость и последовавшее за ней прекращение движения, когда я вдруг обнаружил, что смотрю на чапараль.

Но еще более невероятным было телесное ощущение что я возвышаюсь над кустарником, возникшее у меня с того момента, как я начал двигаться.

Но вот я отчетливо увидел прямо перед собой ягуара.
Он изо всех сил убегал прочь. Я почувствовал, как он старается не наступать на колючки кактусов. Несмотря на скорость, он ступал на землю очень осторожно.

Мне вдруг ужасно захотелось погнаться за ягуаром и напугать его до такой степени, чтобы он, забыв осторожность, покалечился колючками. Но тут мысль о том, как опасен может быть ягуар если поранится, пронзила мой затихший ум.

Эта мысль подействовала так, как если бы кто-то разбудил меня.

Когда я, наконец, понял, что мой мыслительный процесс восстановился, то обнаружил, что нахожусь у подножия невысоких скал. Оглядевшись, я в нескольких футах от себя увидел дона Хуана.

Он выглядел измученным, был бледен и тяжело дышал.

- Что случилось, дон Хуан? - спросил я, прочистив свое пересохшее горло.
- Это ты расскажи мне, что случилось, - сказал он задыхаясь.

Я рассказал ему о своих ощущениях.

Вдруг я понял, что прекрасно вижу вершину горы, находившуюся
непосредственно в поле моего зрения. Это были последние минуты дня, и это
означало, что я бежал или шел более двух часов.

Я попросил дона Хуана объяснить такое несоответствие во времени.

Он сказал, что моя точка сборки сместилась дальше места без жалости и достигла
места безмолвного знания, однако мне все еще не хватает энергии, чтобы смещать
ее самостоятельно.

Сделать это самостоятельно я смог бы только имея достаточно энергии для ее
перемещения между безмолвным знанием и разумом по своей воле.

Еще он добавил, что если маг обладает необходимой энергией - или даже если ее
не совсем достаточно, но речь идет о жизни и смерти - то он может перемещаться
туда и обратно между разумом и безмолвным знанием.

Его заключение относительно меня сводилось к следующему:
поскольку наше с ним положение было весьма серьезным, я дал возможность духу
сместить свою точку сборки, в результате чего вошел в безмолвное знание.

Диапазон моего восприятия естественно расширился, что вызвало ощущение
высоты, парения над кустарником.

В то время в силу своего академического образования я был весьма озабочен
подтверждением путем консенсуса.

Я задал ему один из обычных для меня вопросов.

- Если бы кто-нибудь с факультета антропологии UCLA наблюдал за мной, увидел
бы он меня в облике гиганта, несущегося сквозь чапараль?
- Понятия не имею, - ответил дон Хуан.
- Выяснить это можно, если сместить точку сборки во время твоего пребывания на
факультете антропологии.

- Я пытался, - сказал я, - но ничего не вышло. Мне нужно, чтобы ты был
поблизости, - только тогда может происходить что-то в этом роде.
- Значит, это не было для тебя вопросом жизни и смерти, - ответил он.
- Если бы это было именно так, ты смог бы сместить свою точку сборки
самостоятельно.

- Но другие люди смогли бы увидеть то, что вижу я при смещении моей точки
сборки? - настаивал я.
- Нет, поскольку их точка сборки не находилась бы в том же положении, что и твоя,
- ответил он.

- Но тогда, дон Хуан, может быть, и ягуар мне только привиделся? - спросил я.
- Все это происходило только в моем сознании?
- Это не совсем так, - сказал он.
- Эта огромная кошка реальна.

Ты преодолел расстояние во много миль, и даже не устал.

Если ты не веришь, посмотри на свои туфли; они сплошь в колючках кактусов.
Так что ты действительно двигался, возвышаясь над кустарником.
Но в то же время ничего такого не происходило.

Все зависит от положения точки сборки наблюдателя: находится ли она в месте
разума или в месте безмолвного знания.
Во время его объяснений я понимал все, что он говорит, но по собственной воле не смог бы повторить ни одной фразы. Я даже не смог определить, что именно я знаю, и почему это так важно для меня.

Рычание ягуара вернуло меня к реальности непосредственной угрозы.
Я заметил темный силуэт ягуара, когда он взбирался на скальный выступ в
тридцати ярдах справа от нас.

- Что будем делать, дон Хуан? - спросил я, зная, что он тоже заметил зверя.
- Продолжим взбираться на самый верх и будем искать там укрытие, - сказал он спокойно.

Затем он с таким видом, как будто ничто в мире его не беспокоило, добавил, что я потерял драгоценное время, индульгируя в своем удовольствии от парения над кустарником.
При этом вместо того, чтобы направиться к тем скалам, на которые он указывал, я двигался в восточном направлении к гораздо более отдаленной и высокой горной гряде.

- Мы должны добраться до того откоса раньше ягуара, иначе нам не спастись, - сказал он, указывая на почти отвесный склон у самой вершины горы.

Я посмотрел вправо и увидел, что ягуар перепрыгивает с уступа на уступ. Он уже почти преодолел расстояние, необходимое ему, чтобы отрезать нас от цели.

- Идем же, дон Хуан! - завопил я, сильно нервничая.
Дон Хуан улыбнулся. Казалось, ему доставляют удовольствие мой страх и
нетерпение.

Мы старались двигаться как можно быстрее и карабкались, не останавливаясь. Я старался не обращать внимания на темную гибкую тень, видневшуюся время от времени чуть впереди нас и всегда справа.
Мы все трое одновременно достигли основания крутого откоса. Ягуар находился примерно в двадцати ярдах справа. Он подпрыгнул и попытался взобраться по склону скалы, но не смог. Склон был слишком крут.

Дон Хуан закричал, что я не должен терять времени, разглядывая ягуара, ведь
отказавшись от подъема, он сейчас же нападет на нас.

Не успел дон Хуан договорить, как зверь прыгнул.

Времени для дальнейших предупреждений не оставалось.
Я мгновенно вскарабкался по почти отвесной скале следом за доном Хуаном.

Душераздирающий вой разочарованного зверя раздался как раз под моей правой
пяткой. Страх оказался замечательной движущей силой: я взобрался по
скользкому склону так, словно умел летать.

Я достиг вершины раньше дона Хуана, который еле сдерживал смех.

Оказавшись в безопасности на вершине скалы, я смог подумать над происшедшим. Дон Хуан не хотел ничего обсуждать. Он заявил, что на этом этапе моего развития любое смещение точки сборки все еще остается для меня загадкой.

Все, чего я, по его словам, хотел в начале своего ученичества - это, скорее, желание сохранить свои достижения, чем по-настоящему разобраться в них, и что, начиная с какого-то момента, все это обретет для меня определенный смысл.

Я возразил, что и теперь для меня все это имеет смысл, но он настаивал, что перед тем как говорить, что знание обрело для меня смысл, я должен научиться объяснять его самому себе.

Он подчеркнул, что для того, чтобы движение точки сборки имело смысл для меня, мне понадобится энергия для флуктуаций от места разума до места безмолвного знания.

Он на минуту остановился, окидывая взглядом все мое тело, улыбнулся и
заговорил снова.

- Сегодня ты достиг места безмолвного знания, - заключил он.

Он объяснил, что сегодня моя точка сборки сместилась сама по себе,
без его вмешательства.

Я вызвал этот сдвиг с помощью намерения, манипулируя чувством своей
огромности, в результате чего моя точка сборки достигла места
безмолвного знания.

Мне было очень любопытно слушать, как дон Хуан объясняет мой опыт.

Он сказал, что говорить о впечатлении, вынесенном из места безмолвного знания, можно лишь в терминах "здесь и здесь".

Он пояснил, что когда я говорил ему о своих ощущениях парения над пустынным чапаралем, я должен был добавить об одновременном видении поверхности пустыни и верхушек кустарника.

Другими словами, одновременно я находился там, где я был сам, и там, где был
ягуар.

Таким образом, я и мог видеть, как осторожно он ступает, стараясь не поранить
лапы колючками кактусов.
Иными словами, вместо того, чтобы воспринимать все как обычно, - здесь и там,
- я воспринимал "здесь и здесь".

Его объяснения испугали меня. Он был прав.

Я не признался ни ему, ни даже самому себе в том, что находился в двух местах
одновременно.
Я не осмелился бы даже думать в таких терминах, если бы ни его разъяснения.

Он повторил, что мне требуется больше опыта и энергии, чтобы все обрело смысл.

Я был слишком неопытен и все еще нуждался в постоянном присмотре.

К примеру, пока я парил над кустарником, ему пришлось быстро смещать свою точку сборки из места разума в место безмолвного знания и обратно, чтобы держать меня под контролем. Это очень его истощило.

- Скажи мне одну вещь, - обратился я к дону Хуану, желая проверить его рассудительность.
- Этот ягуар кажется более странным, чем ты хочешь признать, не так ли?
Ягуары ведь не являются частью фауны этих мест. Пумы, но не ягуары.

Как бы ты мог объяснить это?

Перед тем, как ответить, он наморщил лоб. Вдруг он стал очень серьезным.

- Я думаю, что именно этот ягуар подтверждает твои антропологические теории,
- провозгласил он торжественно.
- Очевидно, ягуар следовал по тому самому знаменитому торговому пути,
соединяющему Чиуауа с Центральной Америкой.

Дон Хуан так захохотал, что его смех эхом прокатился в горах.

Это эхо встревожило меня не меньше, чем ягуар.
Даже не само эхо, но факт, что я никогда не слышал эхо ночью.
Оно всегда ассоциировалось у меня со светом дня.

Мне потребовалось несколько часов, чтобы вспомнить все обстоятельства своей встречи с ягуаром. Все это время дон Хуан не разговаривал со мной. Он прислонился к скале и дремал, сидя в таком положении.

Спустя некоторое время я перестал обращать на него внимание и, наконец, уснул
сам.

Проснулся я от боли в скуле. Я спал, прислонившись одной щекой к скале. Открыв глаза, я попытался соскользнуть с валуна, на котором лежал, но потерял равновесие и с шумом плюхнулся на ягодицы. Дон Хуан появился из-за кустов как раз вовремя, чтобы успеть посмеяться надо мной.

Начинало темнеть, и я вслух высказал свои опасения насчет того, успеем ли мы
добраться до долины, прежде чем наступит ночь.
Дон Хуан пожал плечами.
Казалось, это его не заботило. Он сел рядом со мной.

Я спросил, хочет ли он услышать более подробный рассказ о том, что я вспомнил.

Он жестом показал мне, что все в порядке, однако вопросов задавать не стал.
Я подумал, что он предоставляет мне возможность самому начать говорить,
поэтому стал рассказывать ему о трех вещах из моего вспоминания, которые
показались мне наиболее важными.

Во-первых, то, что он говорил о безмолвном знании;
во-вторых: я сместил свою точку сборки с помощью намерения, и еще - то, что я
вошел в состояние повышенного осознания, не получив удар между лопаток.

- Сдвиг тобой собственной точки сборки с помощью намерения - твое самое
большое достижение, - сказал дон Хуан,- но достижение - это нечто личное.

Оно необходимо, но не является чем-то важным.
Оно не является той целью, к которой стремятся маги.

Я полагал, что знаю, чего он хочет.
Я сказал ему, что не совсем забыл происходившее со мной.

В нормальном состоянии моего осознания остался горный лев - понятие о ягуаре не укладывалось в моей голове, - который преследовал нас в горах, да еще слова дона Хуана о том, что нападение гигантской кошки, возможно, каким-то образом обидело меня.

Я стал уверять, что абсурдно говорить о чувстве обиды.

На это он ответил, что я, должно быть, испытывал то же самое, когда меня
донимали мои товарищи.

В этом случае мне следует либо защищаться, либо уйти прочь, но только не
чувствовать себя морально уязвленным.

- Это не та цель, о которой я сейчас говорю, - продолжал он с улыбкой.
- Понятие об абстрактном, о духе - вот единственная цель, которая важна.

Представление о личном "я" не имеет ни малейшей ценности.
Ты все еще ставишь на первое место твои собственные чувства.

Всякий раз, когда появлялась такая возможность, я заставлял тебя осознавать необходимость абстрагирования.
Ты всегда полагал, что я имею в виду абстрактное мышление. Нет.

Абстрагироваться - значит сделать себя доступным духу путем его осознания.

Он сказал, что одной из самых драматических черт человеческой природы является ужасная связь между глупостью и саморефлексией.

Именно глупость заставляет нас отвергать все, что не согласуется с нашими рефлексивными ожиданиями.

Например, являясь обычными людьми, мы не в состоянии оценить наиболее важный аспект знания, доступного человеческим существам:
наличие точки сборки и ее способность сдвигаться.

- Человеку рациональному кажется немыслимым, что должна существовать невидимая точка, в которой собирается восприятие, - продолжал он.
- Еще более немыслимым кажется то, что эта точка находится не в мозге, - это он еще мог бы смутно себе представить, если бы принял идею ее существования.

Дон Хуан добавил, что непоколебимое стремление рационального человека твердо придерживаться образа себя - это способ надежно застраховать свое дремучее невежество.

Он, например, игнорирует тот факт, что магия - это не заклинания, не магические формулы, не фокус-покус,
но свобода восприятия не только повседневного мира,
но и любого другого, доступного человеческому существу.

- Вот где глупость обычного человека наиболее опасна, - продолжал он, - Он боится магии.

Он дрожит при мысли о необходимости свободы.
А ведь она рядом, можно коснуться пальцем.
Она называется третьей точкой.
И до нее можно дотянуться так же просто, как сместить точку сборки.

[картина]

Не существует ни колдовства, ни зла, ни дьявола.
Все это только восприятие.

недавно, как вчера зацепила фраза - мысли, это тоже - чувства(от пробужденно-просветленного, оценка человека - моя интерпретация)
задумалась
в этом что-то есть
а тут про восприятие
да, всё только восприятие (на сейчас)

[Айвенго]

это в тему, для меня

"Просветление – обретение истинного себя, соединение со своим Духом, когда уже не ты сам живешь в теле, не твоя личность, а твой дух живет в теле, и вот это духовное существо, которое жило многие воплощения.... Так вот ум, когда он растворяется в Духе, это и есть просветление, когда человек полностью понимает, что он не это тело, не мысли, не чувства, не эмоции, не инстинкты, а он Высшая Духовная Сущность, Часть Абсолюта. Это именно ощущение!"