единственная правильная цель

[Айвенго]

не знаю

[А-33-Я]

знаешь...
тоже умею так кокетничать

[Айвенго]

Они вернулись в сумерках и сели рядом со мной. Придвинувшись, дон Хенаро почти на меня навалился. Его тонкое хрупкое плечо коснулось меня, и возникло то же ощущение, что и тогда, когда он положил мне на плечо ладонь. Меня согнуло под весом сокрушительного груза, и я повалился на бедро дона Хуана. Он помог мне подняться и участливо спросил, не собирался ли я вздремнуть у него на коленях.

Дон Хенаро, похоже, был удовлетворен. Глаза его сияли. Мне хотелось плакать. Было такое чувство, словно я зверь, которого посадили в клетку.
- Я тебя пугаю, да, Карлитос? - спросил дон Хенаро с видом искренней озабоченности. - Ты похож на дикую лошадь.
- Расскажи ему какую-нибудь историю, - сказал дон Хуан. - Это единственное, от чего он успокаивается.

Они отодвинулись и сели напротив, с любопытством меня разглядывая. Глаза их мерцали в темноте подобно темным озерам. Это не были человеческие глаза, они внушали суеверный ужас. Некоторое время мы смотрели друг на друга, потом я не выдержал и отвел взгляд. Я обнаружил, что их самих я не боюсь. Но глаза их пугали до такой степени, что меня начала бить дрожь. Я был в полном недоумении и чувствовал себя крайне неуютно.
После непродолжительной паузы дон Хуан потребовал, чтобы дон Хенаро рассказал мне о том, что произошло, когда он пытался переглядеть своего союзника.

Дон Хенаро сидел в полутора метрах от меня. Он ничего не сказал. Я взглянул на него. Мне показалось, что его глаза раз в пять больше, чем нормальные глаза обычного человека. Они сияли и неодолимо втягивали. То, что казалось светом его глаз, заливало все вокруг.

[Айвенго]

Подводя итог, я могу сказать, что в начале ученичества у дона Хуана я столкнулся с иной реальностью; то есть, кроме привычного, знакомого мне описания мира, имело место описание магическое, которым я не владел.

Маг и учитель, дон Хуан на протяжении десяти лет последовательно разворачивал передо мной новое описание мира, добавляя по мере моего продвижения все новые и новые его аспекты.

Окончание ученичества означало, что я в полной мере усвоил новое описание, научившись тем самым воспринимать мир в соответствии с этим описанием.
Другими словами, я окончательно "вошел в новый мир", сделавшись полноправным членом группы, использующей магическое его описание.

Дон Хуан утверждал, что на пути к "видению" сначала нужно "остановить мир".

Термин "остановка мира", пожалуй, действительно наиболее удачен для обозначения определенных состояний сознания, в которых осознаваемая повседневная реальность кардинальным образом изменяется благодаря остановке обычно непрерывного потока чувственных интерпретаций некоторой совокупностью обстоятельств и фактов, никоим образом в этот поток не вписывающихся.

В моем случае роль такой совокупности сыграло магическое описание мира.

По мнению дона Хуана, необходимым условием "остановки мира" является убежденность.
Иначе говоря, необходимо прочно усвоить новое описание.

Это нужно для того, чтобы затем, противопоставив его старому, разрушить догматическую уверенность, свойственную подавляющему большинству человечества, - уверенность в том, что однозначность и обоснованность нашего восприятия, то есть картины мира, которую мы считаем реальностью, не подлежит сомнению.

Следующим этапом после "остановки мира" является "видение".

То, что под этим понимал дон Хуан, я определил бы как "способность воспринимать аспекты мира, выходящие за рамки описания, которое мы приучены считать реальностью".

Я твердо уверен: понять этапы магической практики можно только на основе соответствующего описания мира.

С самого начала обучения именно дон Хуан последовательно знакомил меня с этим описанием.
Поэтому для меня его учение остается единственным источником, приоткрывающим доступ к реальности, скрытой за магическим описанием мира, и пусть слова дона Хуана говорят сами за себя.

[Айвенго]

Передо мной стоял старик-индеец.

- Мне говорили, сэр, что вы большой знаток растений, - сказал я.

Буквально за минуту до этого мой приятель, который нас свел, куда-то ушел, и нам не оставалось ничего другого, кроме как представиться. Старик сказал, что его зовут Хуан Матус.

- Кто говорил, твой приятель, что ли? - небрежно поинтересовался он.
- Да.
- Что ж, я, в самом деле, собираю растения, вернее, они мне позволяют себя собирать, - мягко произнес он.

Мы стояли в зале ожидания автобусной станции в Аризоне. Я спросил по-испански, не согласится ли он ответить на некоторые вопросы. Сказано это было очень официально и звучало так:
- Не позволит ли благородный господин (кабальеро) задать ему несколько вопросов?

Слово "кабальеро" происходит от испанского "кабальо" - лошадь - и буквально переводится как "всадник-дворянин".

Старик ехидно посмотрел на меня и с широкой улыбкой произнес:
- Всадник без коня. Я же тебе сказал: меня зовут Хуан Матус.

Его улыбка мне понравилась. Я подумал, что он, должно быть, умеет ценить прямоту, и решил без обиняков изложить свою просьбу. Я сказал, что меня интересует все, что связано со сбором и изучением лекарственных растений, в особенности - все то, что касается использования галлюциногенного кактуса пейота, которым я довольно долго занимался в Лос-Анджелесском университете.
Сказано это было довольно сдержанно, с достоинством и, как мне показалось, весьма убедительно. Я решил, что представился достаточно солидно и впечатление произвел внушительное.
Старик медленно кивнул. Его молчание меня ободрило, и я добавил, что для нас обоих, вне всякого сомнения, было бы полезно как-нибудь встретиться и потолковать о пейоте.

Но тут он поднял голову и взглянул мне прямо в глаза.

Это был жуткий, устрашающий взгляд, хотя в нем не было ни гнева, ни угрозы.
И все же этот взгляд буквально пронзил меня насквозь.
Я словно онемел, моя болтовня мгновенно оборвалась.

На этом мы расстались.
Однако перед уходом старик все же несколько меня обнадежил, сказав, что я могу как-нибудь заехать к нему в гости.

Чтобы оценить должным образом, насколько сильно подействовал на меня взгляд дона Хуана, нужно представить себе всю его уникальность в контексте моего жизненного опыта.
Дело в том, что к тому времени, когда я взялся за изучение антропологии и встретился с доном Хуаном, мне уже довелось как следует "покрутиться" в жизни, и в этом плане я чувствовал себя достаточно искушенным.
С тех пор, как я покинул дом, прошло много лет, и я считал, что вполне могу о себе позаботиться.

Всякий раз, когда мне приходилось сталкиваться с какими-либо препятствиями или чьим-то противодействием, я неизменно умудрялся то ли найти обходные пути, то ли добиться своего лестью, обманом, хитростью.

Иногда я шел на компромиссы, иногда - спорил, иногда - злился. Если ничто не помогало, можно было прибегнуть к жалобам и нытью - часто это срабатывало.

Другими словами, в любых обстоятельствах у меня в запасе всегда был какой-нибудь ход, и никогда ни одному человеку не удавалось осадить меня так быстро и основательно, как это сделал в тот день дон Хуан одним только взглядом.

Причем дело было не только в том, что я замолчал - мне не раз доводилось, не проронив ни единого слова, выслушивать уважаемых мною оппонентов, вступать в пререкания с которыми я не мог себе позволить.

Но мысли мои в таких случаях все равно были исполнены гнева и раздражения.
Взгляд же дона Хуана подействовал на меня настолько оглушающе, что я на какое-то время утратил даже способность к сколько-нибудь связному мышлению.

Я был настолько заинтригован необычайной силой этого взгляда, что решил во что бы то ни стало встретиться со стариком еще раз.

[Айвенго]

На этом наша первая встреча закончилась. У дверей ресторана я попрощался со своим "информатором".
Я сказал, что мне еще нужно заехать к друзьям и что хотел бы снова встретиться с ним в конце следующей недели.

- Когда ты будешь дома? - спросил я.
Он окинул меня оценивающим взглядом и ответил:
- Тогда, когда ты приедешь.
- Но я не знаю точно, когда смогу приехать.
- Приезжай, когда сможешь, и не беспокойся.
- А если тебя не будет дома?
- Буду, - с улыбкой ответил он, повернулся и зашагал прочь.

Я догнал его и спросил, не возражает ли он против того, чтобы я взял с собой фотоаппарат и сфотографировал его самого и его дом.
- Исключено, - ответил дон Хуан, нахмурившись.

- А магнитофон хоть можно?
- Боюсь, что с магнитофоном дело обстоит точно так же.

Мне стало досадно. Я разозлился и заявил, что не нахожу в его отказе никакой логики.
Дон Хуан отрицательно покачал головой.
- Забудь об этом, - властно сказал он. - И, если хочешь иметь со мной дело, никогда больше не вспоминай.

Я сделал слабую попытку настаивать, объясняя, что фотографии и магнитофонные записи необходимы мне в работе.
Дон Хуан сказал, что во всем, что мы делаем, по-настоящему необходимо лишь одно - "дух".

- Без духа человек ни на что не годен, - заявил он, - А у тебя его нет.
Вот это должно тебя беспокоить, а вовсе не фотографии.

- Что ты име...
Он не дал мне договорить, взмахом руки прервав на полуслове, но, отойдя на несколько шагов, обернулся.
- Приезжай обязательно, - сказал он вполголоса и помахал рукой на прощанье.

[Айвенго]

Дон Хуан сидел на земле возле двери своего дома, прислонясь к стене. Перевернув деревянный ящик из-под молочных бутылок, он предложил мне присесть и чувствовать себя как дома. Я привез с собой блок сигарет. Вытащив несколько пачек, я предложил их дону Хуану. Он сказал, что не курит, но подарок принял. Мы поговорили о том, что ночи в пустыне стоят холодные, и еще о разных мелочах.

Я спросил, не нарушает ли мое появление его привычный распорядок.
Он взглянул на меня, слегка нахмурившись, и ответил, что у него нет никаких распорядков, и что если мне хочется, я могу провести у него хоть целый день.

Я заранее заготовил несколько опросных генеалогических карт, которые собирался заполнить со слов дона Хуана.
Кроме того, порывшись в литературе по этнографии, я составил обширный перечень особенностей культуры местных индейцев.
Я собирался просмотреть его с доном Хуаном и отметить то, что покажется ему знакомым.

Начал я с генеалогии.

Как звали твоего отца? - спросил я.
- Я звал его "папа", - ответил дон Хуан совершенно серьезно.

С некоторым раздражением я подумал, что он не понял и надо ему втолковать. Показав опросную карту, я разъяснил, что одна пустая графа там оставлена для имени и фамилии отца, другая - для имени и фамилии матери.

Потом я решил, что, наверное, следовало начать с матери, и спросил:
- Как звали твою мать?
- Я звал ее "мама", - ответил он с обезоруживающей наивностью.

Сдерживаясь и стараясь быть вежливым, я сформулировал вопрос иначе:
- А как ее звали другие? Как вообще к ней обращались?

С глуповатой улыбкой старик взглянул на меня и почесал за ухом:
- Ага... Вот тут ты меня поймал. Надо подумать...

После минутного замешательства он, казалось, что-то вспомнил.
Я приготовился записывать.
С глубокомысленным видом дон Хуан произнес:
- Другие? Другие обращались к ней так: "Эй, послушай-ка!"

Я невольно рассмеялся. Все это выглядело действительно комично, и я не мог понять, то ли передо мной хитрый старый индеец, который намеренно морочит мне голову, то ли и вправду простодушный дурачок. Набравшись терпения, я постарался разъяснить ему, что этот вопрос - весьма серьезен и что заполнение опросных карт является очень важным моментом в моей работе. Я приложил максимум стараний к тому, чтобы он понял идею генеалогии и личной истории.

Закончив, я спросил:
- Так можешь ты назвать мне имена своих родителей?
Он взглянул на меня. Взгляд его был ясным и добрым.
- Ты зря тратишь время. Давай не будем заниматься ерундой.

Я не нашелся что сказать. Только что я разговаривал с растерявшимся глуповатым индейцем, который озадаченно чесал в затылке, и вот, спустя какое-то мгновение, роли переменились: теперь уже я сам чувствовал себя дураком, а он смотрел на меня совершенно неописуемым взглядом.
В его взгляде не было ни раздражения, ни презрения, ни торжества или самодовольства, а лишь ясность, проникновенность и доброта.

- У меня нет личной истории, - сказал дон Хуан после продолжительной паузы.
- В один прекрасный день я обнаружил, что в ней нет никакой нужды, и разом избавился от нее.
Так же, как от привычки выпивать.

Я ничего не понял. У меня возникло ощущение смутной тревоги. Я напомнил ему, что он сам разрешил мне задавать вопросы. Он опять сказал, что против вопросов не возражает.

- Но личной истории у меня больше нет, - сказал он и испытующе взглянул на меня.
- Когда она стала лишней, я от нее избавился.

Я уставился на него, пытаясь вникнуть в скрытый смысл его слов.

- Но как можно избавиться от личной истории?
- Сначала нужно этого захотеть, а потом, действуя последовательно и гармонично, в конце концов, просто отсечь ее.

- Но зачем?! - воскликнул я.

Моя личная история была мне ужасно дорога.
Я совершенно искренне чувствовал, что без глубоких семейных корней в моей жизни не было бы ни преемственности, ни цели.

- Нельзя ли уточнить, что имеется в виду, когда ты говоришь "избавиться от личной истории"? - спросил я.
- Уничтожить ее.
Стереть - вот что, - жестко ответил дон Хуан.
- Ну ладно. Возьмем, например, тебя. Ты - яки. Как можно это стереть? Ведь ты не можешь этого изменить.
- Я - яки? - с улыбкой спросил он. - С чего ты взял?
- Верно! - сказал я.
- Я не могу этого знать наверняка, но сам-то ты знаешь, и это единственное, что имеет значение и что делает этот факт личной историей.

Я почувствовал, что попал в точку.

Но он ответил:
- То, что мне известно, - яки я или нет, еще не является личной историей.

Личной историей становится лишь то, что знаю не только я, но и кто-нибудь другой.

Что же касается моего происхождения, то уверяю тебя; никто не может сказать с уверенностью, что ему что-нибудь об этом известно.[spoiler=]Я торопливо записывал за ним все, что он говорил. Затем, прекратив писать, взглянул на него. Я никак не мог понять, с кем имею дело. В уме промелькнул весь набор впечатлений, которые он на меня производил: таинственный жуткий взгляд, с которого началось наше знакомство, обаяние его утверждений о том, что все в мире соглашается с ним, его остроумие, собранность и динамичность, и тут же - выражение полнейшей тупости на лице, когда я спросил о родителях, а сразу после этого - совершенно неожиданная сила его ответов, которыми он поставил меня на место.

- Ты недоумеваешь, кто же я такой? - спросил он, словно читая мои мысли.
- Тебе никогда не узнать, кто я и что из себя представляю. Потому что у меня нет личной истории.

Он спросил, есть ли у меня отец. Я ответил, что есть.
Дон Хуан сказал, что мой отец - пример того, о чем идет речь.
Он велел вспомнить, что думает обо мне отец, а потом сказал.

- Отец знает о тебе все. Поэтому ты для него - как раскрытая книга.
Он знает, кто ты такой, что из себя представляешь и чего стоишь.
И нет на земле силы, которая могла бы заставить его изменить свое отношение к тебе.
Дон Хуан сказал, что у каждого, кто меня знает, сформировался определенный образ моей личности.
И любым своим действием я как бы подпитываю и еще больше фиксирую этот образ.

- Неужели тебе не ясно? - драматически сказал он.
- Твоя личная история постоянно нуждается в том, чтобы ее сохраняли и обновляли.
Поэтому ты рассказываешь своим друзьям и родственникам обо всем, что делаешь.
А если бы у тебя не было личной истории, надобность в объяснениях тут же отпала бы.
Твои действия не могли бы никого рассердить или разочаровать, а самое главное - ты не был бы связан ничьими мыслями.

Неожиданно до меня дошло, что он имеет в виду.

Я и раньше, можно сказать, знал это, но никогда не пытался это осознать.
Свобода от личной истории казалась вещью довольно заманчивой, по крайней мере, на интеллектуальном уровне.
Но от нее веяло грозным и неуютным одиночеством.

Я хотел было поделиться с ним своими ощущениями, но спохватился, поскольку во всей этой ситуации было что-то ужасно нелепое. Мне казалось, что просто смешно ввязываться в философский спор с невежественным старым индейцем, который в плане "интеллектуальной изощренности" явно уступает студенту университета. Однако он все же каким-то образом увел меня в сторону от первоначального намерения расспросить его о генеалогии.

Чтобы вернуть разговор в нужное мне русло, я сказал:
- Почему мы вообще обо всем этом заговорили? Мне ведь, собственно, только нужно было заполнить опросную карту.
- Как почему? - ответил он.
- Мы заговорили об этом, потому что я сказал: задавать вопросы о прошлом - занятие совершенно никчемное.

Говорил он очень твердо. Я понял, что ничего не добьюсь, и решил изменить тактику.

- Освобождение от личной истории присуще всем индейцам яки? - спросил я.
- Оно присуще мне.
- А как ты этому научился?
- Жизнь научила.
- Тебя учил отец?
- Нет. Скажем так, я научился этому сам.

И сегодня я открою тебе эту тайну, так что ты уедешь отсюда не с пустыми руками.

Его голос перешел в торжественный шепот. Это актерство меня рассмешило.
Я не мог не признать, что в этом он - большой мастер.
Мне даже пришло в голову, что я имею дело с прирожденным артистом.

- Давай, - покровительственным тоном сказал дон Хуан, - Записывай. Ты ведь без этого жить не можешь.

Я взглянул на него, и в моих глазах, должно быть, мелькнуло скрытое замешательство. Он хлопнул себя по ляжкам и с довольным видом рассмеялся.

- Всю личную историю следует стереть для того... - медленно, как бы диктуя, произнес он.
Я лихорадочно записывал.
- ... чтобы освободиться от ограничений, которые накладывают на нас своими мыслями другие люди.

Я не верил своим ушам. Он не мог этого сказать.
Я был буквально подавлен, что, должно быть, отразилось на моем лице. Он не преминул этим воспользоваться.

- Вот ты, например, - продолжал он.
- В данный момент ты недоумеваешь, гадая, кто же я такой.
Почему?
Потому что я стер личную историю, постепенно окутав туманом свою личность и всю свою жизнь.
И теперь никто не может с уверенностью сказать, кто я такой и что делаю.

- Но ты-то сам знаешь, разве не так? - вставил я.
- Я-то, будь уверен... тоже нет! - воскликнул он и затрясся от смеха.

Прежде чем сказать "тоже нет" он выдержал довольно длинную паузу, и я был уверен, что он скажет "знаю".
В его неожиданном ответе было что-то угрожающее, и я вновь почувствовал страх.

- Это и есть та маленькая тайна, которую я намерен тебе сегодня открыть, - тихо произнес дон Хуан.

- Никто не знает моей личной истории. Никому неизвестно, кто я такой и что делаю. Даже мне самому.

Прищурившись, он смотрел в пространство за моим правым плечом. Он сидел, скрестив ноги и выпрямившись, однако его тело казалось полностью расслабленным. В этот миг он был сама суровость: ни дать ни взять - могучий вождь, "краснокожий воин" из книг моего детства.
Я поддался романтическому воображению и вдруг отчетливо ощутил противоречивость своего отношения к этому человеку: он очень меня притягивал и в то же время до смерти путал.

Так он сидел, глядя в пространство перед собой довольно долго.

- Откуда мне знать, кто я такой, если все это - я? - спросил он, движением головы указывая на все, что нас окружало: потом он взглянул на меня и улыбнулся.

- Ты должен постепенно создать вокруг себя туман, шаг за шагом стирая все вокруг себя до тех пор, пока не останется ничего гарантированного, однозначного или очевидного.

Сейчас твоя проблема в том, что ты слишком реален.
Реальны все твои намерения и начинания, все твои действия, все твои настроения и побуждения.
Но все не так однозначно и определенно, как ты привык считать. Тебе нужно взяться за стирание своей личности.

- Но зачем? - ошеломленно спросил я.

До меня вдруг дошло, что он мне указывает, как себя вести. Сколько себя помню, я всегда терпеть не мог, когда кто-либо пытался учить меня жить. Сама мысль о том, что мне собираются указывать, что я должен делать, немедленно вызывала во мне защитную реакцию.

- Ты говорил, что тебя интересует информация о растениях, - спокойно сказал он.
- Ты что же, думаешь получить ее даром? Как это, по-твоему, называется?
Мы ведь условились - ты задаешь вопросы, а я рассказываю тебе то, что знаю.
Если тебя это не устраивает, то нам больше не о чем говорить.

Меня раздражала его ужасная прямота, но я поневоле был вынужден признать, что он прав.

- Скажем так: если ты хочешь изучать растения, то должен, кроме всего прочего, стереть свою личную историю.

- Но каким образом? - спросил я.
- Начни с простого - никому не рассказывай о том, что в действительности делаешь.
Потом расстанься со всеми, кто хорошо тебя знает.
В итоге вокруг тебя постепенно возникнет туман.

- Но это же полный абсурд! - воскликнул я. - Почему меня никто не должен знать? Что в этом плохого?
- Плохо то, что те, кто хорошо тебя знают, воспринимают твою личность как вполне определенное явление.

И как только с их стороны формируется такое к тебе отношение, ты уже не в силах разорвать путы их представлений о тебе.
Мне же нравится полная свобода неизвестности.
Никто не знает меня с полной определенностью, как, например, многие знают тебя.

- Но в этом уже присутствует ложь.
- Ложь или правда - мне до этого дела нет, - жестко произнес он.
- Ложь существует только для тех, у кого есть личная история.

Я возразил, что мне не нравится намеренно мистифицировать людей или вводить их в заблуждение.
Он ответил, что я и так ввожу в заблуждение всех, с кем имею дело.

Старик затронул больной вопрос.
Я даже не спросил, что он имеет в виду или почему он решил, что я постоянно всех мистифицирую.
Вместо этого я тут же пустился в объяснения - все мои родственники и друзья почему-то считают меня человеком ненадежным, и это причиняет мне боль, так как за всю жизнь я ни разу не солгал.

- Но ты всегда знал, как это делается, - заметил он.
- Тебе не хватало одного - ты не знал, зачем следует лгать. Теперь знаешь.

Я запротестовал:
- Неужели ты не понимаешь - я сыт по горло тем, что меня считают ненадежным?
- Но ведь это так, - убежденно сказал он.

- Да нет же, черт возьми! - воскликнул я.

Вместо того чтобы отнестись к этой моей вспышке серьезно, он захохотал как безумный.
Я чувствовал, что ненавижу его. Но, к сожалению, он снова был прав.

Угомонившись, он продолжил:
- Если у человека нет личной истории, то все, что бы он ни сказал, ложью не будет.

Твоя беда в том, что ты вынужден всем все объяснять, и в то же время ты хочешь сохранить ощущение свежести и новизны от того, что делаешь. Но оно исчезает после того, как ты рассказал кому-нибудь обо всем, что сделал, поэтому чтобы продлить его, тебе необходимо выдумывать.

Я был ошеломлен таким оборотом нашей беседы, и старался как можно точнее все записывать.
Для этого мне пришлось полностью сосредоточиться на его словах, оставив в стороне свои собственные возражения и возможный скрытый смысл того, о чем он говорил.

- Отныне, - сказал он, - ты просто должен показывать людям то, что считаешь нужным, но никогда не говори, как достиг этого.

- Но я не умею хранить тайны! - воскликнул я. - Поэтому то, что ты говоришь, для меня бесполезно.
- Ну, так изменись! - резко бросил он, яростно сверкнув глазами.

Он напоминал странного дикого зверя, но в то же время был очень последователен и мыслил исключительно точно.
Мое раздражение сменилось состоянием замешательства.

- Видишь ли, - продолжал он, - наш выбор ограничен: либо мы принимаем, что все - реально и определенно, либо - нет.

Если мы выбираем первое, то, в конце концов, смертельно устаем и от себя самих, и от всего, что нас окружает.

Если же мы выбираем второе и стираем личную историю, то все вокруг нас погружается в туман.
Это восхитительное и таинственное состояние, когда никто, даже ты сам, не знает, откуда выскочит кролик.

Я возразил, что стирание личной истории лишь усугубит чувство неуверенности и незащищенности.

- Когда отсутствует какая бы то ни было определенность, мы все время начеку, мы постоянно готовы к прыжку, - сказал он.
- Гораздо интереснее не знать, за каким кустом прячется кролик, чем вести себя так, словно тебе все давным-давно известно.

Он замолчал и, кажется, целый час не говорил ни слова. Я не знал, что спросить.
Наконец, он встал и попросил подвезти его в соседний городок.

Почему-то от этой беседы я так устал, что хотелось спать.
Он попросил меня остановить машину и сказал, что если мне нужно отдохнуть, я должен взобраться на плоскую вершину холма у дороги и полежать на ней ничком, головой на восток.

В его голосе была настойчивость. Я не хотел спорить, а может, просто настолько устал, что был не в силах даже говорить. Взобравшись на холм, я сделал все так, как он сказал.
Я заснул всего на две-три минуты, но этого оказалось достаточно, чтобы мои силы полностью восстановились.
Мы доехали до центра городка, где он попросил его высадить.

- Возвращайся, - сказал он, выходя из машины. - Обязательно возвращайся.

[Айвенго]

Пока ты чувствуешь, что наиболее важное и значительное явление в мире - это твоя персона, ты никогда не сможешь по-настоящему ощутить окружающий мир.
Точно зашоренная лошадь, ты не видишь в нем ничего, кроме самого себя.

Какое-то время он разглядывал меня, словно изучая, а потом сказал, указывая на небольшое растение:
- Поговорю-ка я со своим маленьким другом.

Он встал на колени, погладил кустик и заговорил с ним.
Я сперва ничего не понял, но потом дон Хуан перешел на испанский, и я услышал, что он бормочет какой-то вздор.
Потом он поднялся.

- Неважно, что говорить растению, - сказал он.
- Говори что угодно, хоть собственные слова выдумывай.
Важно только, чтобы в душе ты относился к растению с любовью и обращался к нему, как равный к равному.

Собирая растения, объяснил он, нужно извиняться перед ними за причиняемый вред и заверять их в том, что однажды и твое собственное тело послужит им пищей.
- Так что в итоге мы с ними равны, - заключил дон Хуан.
- Мы не важнее их, они - не важнее нас.

Ну-ка, поговори с растением сам, - предложил он. - Скажи ему, что ты больше не чувствуешь себя важным.

Я заставил себя опуститься перед растением на колени, но заговорить с ним так и не смог.
Я почувствовал себя глупо и рассмеялся. Однако злости не было.

Дон Хуан похлопал меня по плечу и сказал, что все нормально, мне удалось не рассердиться, и это уже хорошо.

- Теперь всегда говори с растениями, - сказал он.
- Пока полностью не избавишься от чувства собственной важности.
В конце концов, тебе должно стать безразлично, смотрит на тебя кто-то в этот момент или нет.

Ступай-ка вон туда, в холмы, и потренируйся сам.
Я спросил, можно ли беседовать с растениями молча, в уме.
Он засмеялся и потрепал меня по затылку.

- Нет! С ними нужно разговаривать громко и четко, так, словно ты ждешь от них ответа.



Побродив по пустыне еще час, мы повернули к его дому. Вскоре я отстал, и дону Хуану пришлось меня подождать.
Он проверил мои руки; пальцев я не подгибал.
Он сказал, что либо я буду за ним наблюдать и во всем подражать ему, либо он вообще никогда не возьмет меня с собой.

- Ты не маленький, и я не собираюсь всякий раз тебя дожидаться, - отчитал он меня.

Эта фраза смутила меня и повергла в недоумение. Как могло получиться, что старик ходит быстрее меня?
Мне всегда казалось, что я сложен атлетически и достаточно силен, однако я действительно не мог за ним угнаться.
Я согнул пальцы и с удивлением обнаружил, что без особых усилий могу выдерживать тот бешеный темп, который задавал дон Хуан.
Я даже почувствовал, что руки сами тянут меня вперед.

Настроение поднялось, и я беззаботно шагал рядом с этим странным старым индейцем, чувствуя себя почти счастливым.

[Айвенго]

- Да, - мягко произнес он после длинной паузы.
- Один из нас должен снова осознать, что смерть охотится за каждым из нас, что она всегда рядом, за нашим левым плечом.
Один из нас должен обратиться к смерти за советом, чтобы избавиться от бездарной мелочности, свойственной людям, которые живут так, словно смерть никогда их не коснется.

Больше часа мы молчали, а потом пошли обратно.
Несколько часов мы петляли по пустынному чапаралю.
Я не спрашивал, для чего это нужно, - это не имело значения.

Каким-то образом дону Хуану удалось вернуть мне давно забытое чувство огромной радости просто от того, что я есть, что я иду, не придавая этому никакого глубокомысленного значения и не ставя перед собой никаких интеллектуальных целей. Я захотел еще раз взглянуть на то, что видел там, на камне.

- Сделай так, чтобы я смог еще раз увидеть тень, - попросил я.
- Ты говоришь о своей смерти, да? - уточнил дон Хуан с оттенком иронии в голосе.

Мгновение я боролся с внутренним сопротивлением, но, в конце концов, решился:
- Да. Сделай так, чтобы я смог еще раз увидеть свою смерть.

- Не сейчас, - сказал он. - Сейчас ты слишком тверд.
- Не понимаю...

Дон Хуан засмеялся, и смех его почему-то не был обидным и предательским, как раньше.

Я бы не сказал, что теперь он смеялся не так, как прежде, - тон, громкость и дух этого смеха остались неизменными. Но новый элемент все же присутствовал, и элементом этим было мое настроение.

С точки зрения неотступности смерти мое раздражение и все мои страхи становились совершенно бессмысленной ерундой.

- Тогда позволь мне поговорить с растениями, - попросил я.

Дон Хуан разразился хохотом.

- Сейчас ты слишком хорош, - сказал он, не переставая смеяться.
- Но тебя бросает из крайности в крайность. Успокойся.

Ни к чему разговаривать с растениями, если тебе не нужно узнать их секреты, а для того, чтобы это понадобилось, необходимо обладать несгибаемым намерением.
Так что прибереги свои наилучшие побуждения для другого случая.

Точно так же нет необходимости в том, чтобы встречаться со смертью.
Достаточно чувствовать, что она всегда рядом.

[Айвенго]

Ранним утром 9 апреля я приехал к дому дона Хуана. Было воскресенье.

- Доброе утро, дон Хуан! - поздоровался я. - Рад тебя видеть!

Взглянув на меня, он мягко рассмеялся. Он подошел к машине, открыл дверцу и держал ее, пока я вытаскивал пакеты с продуктами, которые привез ему.
Мы пошли к дому и уселись возле двери.

Впервые я по-настоящему осознал, что делаю здесь.

Три месяца я буквально с нетерпением ждал очередного выезда "в поле".
Словно мина замедленного действия разорвалась внутри меня и заставила внезапно вспомнить нечто, имевшее для меня трансцендентальное значение.
Однажды я уже был очень терпелив и действовал исключительно эффективно.

Прежде чем дон Хуан смог что-либо сказать, я задал ему вопрос, который не давал мне покоя.
Все три месяца меня одолевали воспоминания о белом соколе.
Как мог дон Хуан о нем узнать, если сам я об этом давно забыл?

Он засмеялся, но не ответил. Я умолял его объяснить.

- Это все - ерунда, - сказал он со своей обычной убежденностью.
- Любой тебе скажет, что ты странный.
Просто ты все время находишься в каком-то оцепенении и потому нечувствителен. И всего-то.

Я почувствовал, что он опять заговаривает мне зубы и загоняет в угол, куда мне не очень-то хотелось.

- Разве можно увидеть собственную смерть? - спросил я, пытаясь не дать разговору отклониться от темы.
- Конечно, - со смехом ответил он. - Она всегда рядом с нами.
- Откуда ты это знаешь?
- Я уже стар. С годами человек многое узнает.
- Я знаком со многими стариками, но они ничего подобного не знают.
Как вышло, что ты - знаешь?

- Скажем так: я много чего знаю потому, что у меня нет личной истории, потому, что не чувствую себя более важным, чем любое другое явление в этом мире, и потому, что моя смерть всегда находится рядом со мной, вот здесь.

Он вытянул левую руку и пошевелил пальцами, словно что-то поглаживая.

Я засмеялся. Я знал, к чему он клонит.
Старый черт снова собрался меня зацепить, скорее всего, на тему чувства собственной важности, но на этот раз я был не против.
Воспоминание о бесконечной терпеливости переполнило меня ощущением странной, спокойной эйфории, рассеявшим практически всю мою нервозность и нетерпимость в отношении дона Хуана.
Вместо этого я чувствовал, что каждое его действие в каком-то смысле было чудом.

- Но все-таки, кто ты на самом деле? - поинтересовался я.

Казалось, он удивился. Он выпучил глаза до немыслимых размеров и мигнул, как птица.
Его веки сомкнулись и разомкнулись подобно шторкам, не меняя фокусировки глаз.
Неожиданный маневр дона Хуана меня испугал, я даже слегка отпрянул, а он рассмеялся по-детски непринужденно.

- Для тебя я - Хуан Матус, и я - к твоим услугам, - сказал он с подчеркнутой учтивостью.

Тогда я задал ему еще один вопрос, не дававший мне покоя;
- Что ты сделал со мной в тот день, когда мы встретились впервые?
- Я? Ничего, - ответил он невинным тоном.

Я описал ему, что чувствовал, когда в тот раз он на меня взглянул, и насколько немыслимо для меня было буквально онеметь от одного только взгляда.
Дон Хуан хохотал, пока по щекам его не потекли слезы.

Я снова почувствовал прилив злости по отношению к нему.
Я подумал, что веду себя так серьезно и так осмысленно, а он в ответ - настолько "по-индейски" в самом худшем смысле слова.
Очевидно, он тут же уловил мое настроение и мгновенно прекратил смеяться.
После довольно длительных колебаний, я все же сказал ему, что его смех разозлил меня потому, что я самым серьезным образом пытался понять, что со мной тогда произошло.

- А тут нечего понимать, - невозмутимо заявил он.

Я напомнил ему всю цепочку необычных событий, произошедших после моего с ним знакомства, начиная с того, как он таинственным способом меня затормозил, и, заканчивая воспоминанием о белом соколе и тенью над камнем, которая, по его словам, была моей смертью.

- Зачем ты все это делаешь со мной? - спросил я.

В моем вопросе не было и тени враждебности.
Мне просто было любопытно, почему именно я.
- Ты попросил меня рассказать все, что я знаю о растениях, - ответил дон Хуан.

В его голосе я уловил оттенок сарказма. Это звучало так, словно он меня разыгрывал.
- Но все, что ты до сих пор мне рассказал, не имеет с растениями ничего общего, - возразил я.

Он ответил, что изучение растений требует времени.
Я почувствовал: препираться с ним бесполезно.
Я осознал полный идиотизм простых и абсурдных решений, которые принимал.

Пока я находился дома, я обещал себе, что, общаясь с доном Хуаном, никогда больше не стану нервничать и раздражаться. Но на деле, однако, я мгновенно выходил из себя, стоило ему в очередной раз меня отшить.
Я чувствовал, что никак не могу нащупать путей взаимодействия с ним, и это меня злило.

- А сейчас подумай о своей смерти, - неожиданно велел дон Хуан.

- Она - на расстоянии вытянутой руки.
И в любое мгновение может похлопать тебя по плечу, так что в действительности у тебя нет времени на вздорные мысли и настроения.
Времени на это нет ни у кого из нас.

Ты хочешь знать, что я сделал с тобой в тот день, когда мы впервые встретились?
Я видел тебя. И я видел, что ты думаешь, что врешь мне. Но ты не врал, ты действительно не врал.

Я сказал, что его объяснение только еще больше меня запутало.
Он ответил, что именно по этой причине не хотел мне ничего объяснять, и что в зачет идет только одно - действие.

Действие, а не разговоры.

[Айвенго]

И я рассказал дону Хуану о своем отце, который любил читать мне бесконечные проповеди о чуде здравого ума в здоровом теле, о том, что молодым людям следует закалять и укреплять свое тело, преодолевая трудности и участвуя в спортивных состязаниях.

Отец был молод; когда мне было восемь, ему едва исполнилось двадцать семь. Летом он, как правило, уезжал из города, где работал учителем в школе, чтобы хоть месяц провести на ферме моего деда, где я жил. Этот месяц был для меня сущим адом. Я привел дону Хуану один из типичных примеров поведения отца. Пример этот, как мне казалось, вполне соответствовал теме нашего разговора.

Едва приехав на ферму, отец тут же тащил меня с собой на длинную прогулку, во время которой мы обсуждали дальнейшие действия. Отец строил планы насчет того, как мы будем ходить плавать каждое утро в шесть часов. Вечером он заводил будильник на полшестого, чтобы утром у нас было достаточно времени: ведь ровно в шесть мы уже должны быть в воде. Утром будильник звонил, отец выбирался из постели, надевал очки и выглядывал в окно.

Я даже дословно вспомнил монолог, который он при этом произносил:
- М-м-м... Что-то сегодня как-то облачно. Слушай, я полежу еще минут пять. О'кей? Только пять! Просто нужно хорошенько потянуться, чтобы сон окончательно прошел.
И он неизменно засыпал, и спал до десяти, а иногда и до полудня.

Я сказал дону Хуану, что особенно меня раздражало то, что он упорно не желал отказываться от своих невыполнимых решений. Ритуал повторялся каждое утро, до тех пор, пока я, в конце концов, не отказывался заводить будильник, чем страшно обижал отца.

- Это вовсе не были невыполнимые решения, - возразил дон Хуан, явно принимая сторону моего отца.
- Он просто не знал, как ему проснуться и встать, вот и все.

- Как бы там ни было, - сказал я, - я не терплю неосуществимых решений.
- А какое решение было бы в данном случае осуществимым? - застенчиво улыбаясь, спросил дон Хуан.

- Отец должен был признаться себе, что не в силах пойти купаться в шесть, и решить, что купаться мы отправимся, скажем, в три часа пополудни.

- Твои решения ранят дух, - сказал дон Хуан исключительно серьезным тоном.

Мне показалось, что в голосе его даже прозвучали печальные нотки. Довольно долго мы молчали.
Мое раздражение улеглось. Я думал о своем отце.

- Он не хотел идти купаться в три часа пополудни. Неужели ты не понимаешь? - сказал дон Хуан.

Его слова заставили меня взвиться.
Я сказал, что отец был слаб, и таким же был его мир идеальных поступков, которые он никогда не осуществлял.
Я почти кричал.
Дон Хуан не произнес ни слова. Он медленно и ритмично покачал головой.
Я чувствовал ужасную печаль. Всякий раз, когда я вспоминал об отце, меня охватывало какое-то опустошающее чувство.

- Думаешь, ты был сильнее, да? - как бы между прочим спросил дон Хуан.

Я ответил, что именно так и думаю, и начал было рассказывать о состоянии эмоциональной сумятицы, в которое отец неизменно меня приводил, но дон Хуан перебил:
- Он поступал с тобой нечестно?
- Нет.

- Может, он был мелочен по отношению к тебе?
- Нет.

- И он делал для тебя все, что было в его силах?
- Да.

- Так что тебе не нравится?

Я снова начал кричать, что он был слаб, но спохватился и понизил голос.
На допросе у дона Хуана я чувствовал себя как-то нелепо.

- Зачем ты все это делаешь? - спросил я, - Предполагалось, что мы будем говорить о растениях.

Я был раздражен и подавлен больше, чем когда-либо до этого.
Я сказал, что мое поведение - не его дело, и что не с его познаниями об этом судить, а он разразился грудным хохотом.

- Когда ты злишься, ты всегда чувствуешь, что прав, да? - спросил он и по-птичьи моргнул.

Это было действительно так. Мне была свойственна тенденция всегда чувствовать праведность своего гнева.

- Давай не будем говорить о моем отце, - сказал я, изображая хорошее настроение, - поговорим лучше о растениях.
- Нет уж, давай поговорим о твоем отце, - настаивал дон Хуан.

- Это как раз то, с чего нам сегодня следовало бы начать.

Если ты думаешь, что был настолько сильнее его, то скажи, почему ты сам не ходил купаться в шесть утра и не вытаскивал его с собой?

Я ответил, что не мог поверить в то, что отец просил меня об этом всерьез.
Я всегда считал, что купание в шесть утра - это дело моего отца, а не мое.

- С того момента, как ты принял его идею, это стало также и твоим делом, - резко сказал дон Хуан.

Я сказал, что никогда ее не принимал, потому что знал, что отец склонен к самообману.
Таким тоном, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся, дон Хуан спросил, почему я тогда же не сказал отцу все, что по этому поводу думал.

- Отцу таких вещей не говорят, - неуверенно попытался я объяснить.
- А, собственно, почему?

- В моем доме это было не принято, вот и все.
- Ты совершал гораздо более неприглядные поступки в своем доме, - провозгласил он, как судья, выносящий приговор.

- Единственное, чего ты так и не совершил - ты не возжег огонь собственного духа.

Сила этих его слов была столь сокрушительной, что они, словно эхо, отозвались в моем сознании.
Он опрокинул все мои щиты. Я был не в состоянии с ним спорить. Чтобы как-то защититься, я кинулся записывать.

В последней слабой попытке объясниться я сказал, что всю жизнь мне почему-то приходится иметь дело с людьми вроде моего отца, которые, подобно ему, бросали мне наживку в виде своих заманчивых планов, а в итоге я всегда оказывался не у дел.

- Ты жалуешься, - мягко произнес дон Хуан.

- Ты жаловался всю свою жизнь, потому что не привык принимать ответственность за свои решения.

Если бы ты согласился с решением твоего отца каждое утро в шесть часов ходить купаться, ты пошел бы самостоятельно, если бы понадобилось, или послал бы отца к черту, едва он заикнулся бы на эту тему после того, как ты понял, чего стоят все эти разговоры. Но ты ничего ему не сказал.

Так что ты был так же слаб, как твой отец.

Принять на себя ответственность за свои решения - это значит быть готовым умереть за них.

- Постой, постой! - воскликнул я. - Ты передергиваешь!

Но он не дал мне закончить.

А сказать я собирался, что привел своего отца лишь в качестве примера нереалистического образа действия, и что ни один здравомыслящий человек не согласится умирать за такую идиотскую вещь.

- Не имеет значения, каким именно является решение, - сказал дон Хуан.
- В этом мире нет ничего более серьезного, чем что-либо другое.

Разве ты не понимаешь?

В мире, где за каждым охотится смерть, не может быть маленьких или больших решений.
Здесь есть лишь решения, которые мы принимаем перед лицом своей неминуемой смерти.

Я не мог сказать ничего.
Прошло не менее часа. Дон Хуан совершенно неподвижно лежал на своей циновке.
Но он не спал.

- Почему ты мне все это рассказываешь, дон Хуан? - спросил я. - Почему ты делаешь все это со мной?
- Ты пришел ко мне, - ответил он.
- Вернее, ты был ко мне приведен. И я за тебя взялся.

- Прошу прощения?..
- Ты мог бы взяться за своего отца, если бы стал ради него купаться по утрам.

Но ты не сделал этого, наверно, потому, что был слишком молод. Я прожил больше тебя.
Надо мной ничего не висит.
В моей жизни нет спешки, поэтому я могу как следует за тебя взяться.

[Айвенго]

Темнело. Мне было интересно, собирается ли он поворачивать к дому, но он, похоже, не торопился, а я был настроен довольно благодушно.

Дул холодный ветер.
Вдруг дон Хуан встал и сказал, что нам нужно подняться на вершину холма и встать там, на свободной от кустов площадке.

- Не бойся, - подбодрил он меня, - Я - твой друг и прослежу за тем, чтобы с тобой ничего плохого не случилось.

- Что ты имеешь в виду? - встревожился я.

Дон Хуан обладал коварной способностью из состояния полнейшей удовлетворенности и даже радости мгновенно загонять меня в состояние дикого страха.

- В это время суток мир очень странен, - сказал он.
- Вот что я имею в виду. Но что бы ты ни увидел, не пугайся.

- А что я могу увидеть?
- Пока не знаю, - ответил он, внимательно всматриваясь во что-то, находящееся к югу от нас.

Дон Хуан вроде не был ничем обеспокоен. Я смотрел в том же направлении, что и он.

Вдруг он оживился и левой рукой указал на темное пятно среди кустарника внизу.

- Вот оно, - сказал он, словно ждал появления чего-то, и это что-то неожиданно появилось.

- Что это? - спросил я.
- Вон оно, - повторил он. - Смотри! Смотри!

Но я не видел ничего, кроме кустов.
- А теперь оно здесь, - настойчиво сказал он. - Оно здесь.

В это мгновение меня ударил порыв ветра, в глазах появилась резь.
Я смотрел на то место, куда показывал дон Хуан. Там не было абсолютно ничего необычного.

- Я ничего не вижу, - сказал я.
- Ты только что это почувствовал. Только что.
Оно попало тебе в глаза и мешает смотреть.

- Что - "оно"? О чем ты говоришь?

- Я специально привел тебя на вершину холма, - ответил он.
- Здесь мы заметны, и нечто пришло к нам.

- Что "нечто"? Ветер?
- Не просто ветер, - сурово произнес он.
- Тебе может казаться, что это ветер, потому что ветер - это все, что тебе известно.

Я напряг глаза, вглядываясь в кустарник, покрывавший окружающую пустыню. Дон Хуан немного постоял рядом со мной, а потом вошел в чапараль и начал обрывать большие ветки с каких-то кустов. Сорвав восемь веток, он сложил их в пучок.
Мне он велел проделать то же самое и громко извиниться перед кустами за причиненный им вред.

Когда у каждого из нас оказалось по охапке веток, дон Хуан велел мне бегом вернуться на свободную от растительности вершину холма и там лечь между двумя большими камнями. С молниеносной быстротой он разложил ветки из моей охапки так, что они укрыли меня с головы до ног. Потом он улегся сам и точно так же укрылся ветками из своей охапки.

Потом сквозь листья он прошептал, чтобы я следил, как так называемый ветер перестанет дуть, едва мы сделаемся незаметными.

В какой-то момент ветер, как и предсказывал дон Хуан, действительно утих, что весьма меня изумило. Переход был настолько плавным, что я вряд ли заметил бы перемену, если бы специально за этим не следил. Какое-то время после того, как мы спрятались, ветер еще шуршал листьями над моим лицом, а потом все вокруг нас постепенно стихло.

Я прошептал дону Хуану, что ветер стих, и он шепотом ответил, что нужно лежать неподвижно и не шуметь, поскольку то, что я называю ветром - не ветер вовсе, а нечто обладающее собственной волей и самым натуральным образом способное нас узнать.

От нервного напряжения я засмеялся.

Приглушенным голосом дон Хуан обратил мое внимание на застывшую вокруг нас тишину.
Потом он прошептал, что собирается встать, и велел мне сделать то же самое, левой рукой аккуратно отодвинув ветки.

Встали мы одновременно. Дон Хуан какое-то время всматривался в южном направлении, а потом вдруг резко повернулся на запад.

- Змея. Настоящая змея, - пробормотал он, указывая на юго-запад.
- Смотри! Смотри! - подтолкнул он меня.

Я смотрел со всей внимательностью, на какую только был способен. Мне очень хотелось увидеть то, о чем он говорит, но я ничего не замечал. Вернее, я не замечал ничего такого, чего не было до этого. Передо мной простиралась пустыня, поросшая кустами, которые, вроде бы, шевелит мягкий ветерок. Они шелестели.

- Оно здесь, - сказал дон Хуан.

И в это мгновение ветер ударил мне в лицо.

Казалось, что он и в самом деле начал дуть после того, как мы встали.
Это было невероятно, я решил, что всему этому обязательно должно быть какое-либо вполне логичное объяснение.
Дон Хуан мягко усмехнулся и посоветовал мне не перегружать мозги поисками причины.

- Давай-ка еще раз наломаем веток, - сказал он.
- Я очень не люблю так поступать с маленькими растениями, но мы должны тебя остановить.

Он собрал те ветки, которыми мы укрывались, сложил их в кучу и забросал землей и камнями. Затем так же, как и в первый раз, мы сорвали по восемь больших раскидистых ветвей. Все это время ветер дул безостановочно. Я чувствовал, как он треплет волосы у меня над ушами. Дон Хуан прошептал, что после того, как он меня укроет, я должен лежать молча и без малейшего движения. Он очень быстро укрыл меня с ног до головы, потом лег рядом и укрылся сам.

Мы лежали так минут двадцать. За это время произошло совершенно необъяснимое явление: ветер опять стих. Его жесткий непрерывный напор сменился едва заметными вибрациями.

Я затаил дыхание в ожидании сигнала. Вот дон Хуан осторожно отодвинул ветки. Я сделал то же, и мы встали. Над вершиной холма опять нависла неподвижная тишина. Чаппараль под нами еле-еле вздрагивал листьями.
Дон Хуан неотрывно смотрел на юг.

- Опять идет! - громко воскликнул он.

Я непроизвольно подпрыгнул от неожиданности, едва не потеряв равновесие, а он громко приказал мне смотреть.

- Но что я должен увидеть? - в отчаянии спросил я.

Он ответил, что оно - чем бы там оно ни было - ветром или чем-то другим - похоже на облако, на вихрь вдалеке над кустами, который подбирается к вершине холма, на которой мы стоим.

Я увидел волну, пробежавшую по кустарнику на некотором расстоянии от нас.

- Вот оно, - сказал дон Хуан, - смотри, как оно нас ищет.

Сразу вслед за его словами мне в лицо в очередной раз ударил устойчивый поток ветра.
Но реакция моя теперь была иной - я пришел в ужас.
Я не видел того, о чем говорил дон Хуан, однако видел таинственную волну, пробежавшую по поверхности кустарника. Не желая поддаваться страху, я спешно выискивал какое-нибудь приемлемое объяснение. Я уверял себя в том, что в тех местах, должно быть, имеются устойчивые воздушные потоки, и дон Хуан, отлично зная эту местность, не только хорошо в них разбирается, но и умеет рассчитывать их поведение. Поэтому все, что от него требовалось, - это лежать, считать и поджидать, пока ветер прекратится. Поднявшись же на ноги, ему нужно было только дождаться следующего порыва.

Из моих умственных упражнений меня вытряхнул голос дона Хуана. Он говорил, что пора уходить.
Я заупрямился, мне хотелось остаться и убедиться в том, что ветер перестанет дуть сам по себе.

- Я ничего не видел, дон Хуан, - сказал я.
- Но нечто необычное ты все же заметил.

- Может, еще раз расскажешь, что я должен быть видеть?
- Я уже все тебе рассказал, - ответил он.
- Нечто, скрывающееся в потоках ветра.
Оно похоже на вихрь, на облако, на туман, на лицо, которое кружит вокруг.

И дон Хуан рукой изобразил горизонтальное и вертикальное движение:
- Оно движется в определенном направлении либо перекатываясь, либо вращаясь, как смерч.
Чтобы правильно действовать, охотник должен все это знать.

Я собрался было пошутить по этому поводу, но дон Хуан так упорно и серьезно отстаивал свою точку зрения, что я не посмел. Он бросил на меня короткий взгляд, и я отвел глаза.

- Глупо верить в то, что мир именно таков, каким считаешь его ты, - сказал он.
- Этот мир - место, исполненное тайн. Особенно в сумерках.

Он кивнул в том направлении, откуда дул ветер:
- Это может преследовать нас. Оно способно нас вымотать и даже убить.
- Ветер?
- В это время суток, в сумерках, ветра не бывает. В это время существует только сила.

Мы оставались на вершине холма еще около часа. Все это время, не переставая, дул сильный ветер.

[Айвенго]

- Быть недостижимым - значит бережно прикасаться к окружающему миру.

Съесть не пять перепелов, а одного. Не калечить растения лишь для того, чтобы сделать жаровню.
Не подставляться без необходимости силе ветра.
Не пользоваться людьми, не выжимать из них все до последней капли, особенно из тех, кого любишь.

- Но я никогда никем не пользовался, - вставил я.

Но дон Хуан сказал, что пользовался, и потому теперь могу только тупо твердить, что устал от них и что они нагоняют на меня тоску.

- Быть недоступным - значит сознательно избегать истощения, бережно относясь и к себе, и к другим, - продолжал он.
- Это значит, что ты не поддаешься голоду и отчаянию, как несчастный дегенерат, который боится, что не сможет поесть больше никогда в жизни, и потому пожирает без остатка все, что попадается на пути, всех пятерых перепелов!

Дон Хуан определенно бил ниже пояса.
Я засмеялся, и это, похоже, ему понравилось.
Он слегка дотронулся до моей спины.

- Охотник знает, что в его ловушки еще не раз попадет дичь, поэтому он не беспокоится.

Беспокойство неизбежно делает человека доступным, он непроизвольно раскрывается.
Тревога заставляет его в отчаянии цепляться за что попало, а зацепившись, ты уже обязан истощить либо себя, либо то, за что зацепился.

Я сказал, что в моей жизни быть недостижимым невозможно, потому что мне постоянно приходится иметь дело с множеством людей и быть в пределах досягаемости каждого из них.

- Я уже тебе говорил, - спокойно продолжал дон Хуан, - что быть недостижимым - вовсе не означает прятаться или скрытничать. И не означает, что нельзя иметь дело с людьми.
Охотник обращается со своим миром очень осторожно и нежно, и не важно, мир ли это вещей, растений, животных, людей или мир силы.
Охотник находится в очень тесном контакте со своим миром и, тем не менее, он для этого мира недоступен.

- Но тут у тебя явное противоречие, - возразил я.
- Невозможно быть недоступным для мира, в котором находишься постоянно, час за часом, день за днем.
- Ты не понял, - терпеливо объяснил дон Хуан.
- Он недоступен потому, что не выжимает из своего мира все до последней капли.

Он слегка касается его, оставаясь в нем ровно столько, сколько необходимо, и затем быстро уходит, не оставляя никаких следов.

[Айвенго]

- Необязательно пробовать яблоко, чтобы узнать, что оно красное, - напомнил он мне.
- Но как узнать, что такое яблоко, если не надкусить его? - спросила я. - Если вы пойдете в поле, с мешком, набитым гипотезами, вы на самом деле не будете открыты для опыта, который является ключевым моментом в антропологии: изучение человека, его веры, его чувств, его мыслей и его мировоззрения относительно Вселенной.
Рекс причмокнул и сунул трубку обратно в рот. Его терпение, казалось, иссякло.
- Вы задаете вопросы, относящиеся к сфере философии. Если вы хотите узнать о смысле жизни, вы не в том отделе.
Однако мой друг Карлос мог бы ответить на некоторые из ваших вопросов. Он ученик мексиканского шамана.
Услышав свое имя, ассистент учителя, сидевший за соседним столом, положил книгу, которую он читал, и повернулся к Рексу.

- Она хочет знать о смысле жизни, - сказал Рекс. – А я, даже в шутку не могу ответить на её вопросы, поэтому оставлю её в ваших руках. - Он снова посмотрел на часы. - Кроме того, я опаздываю. Мне нужно ехать в Гардению.
Рекс сложил в портфель кипу машинописных листов и поспешно вышел из комнаты.
- Что такого важного в Гардении? - спросила я, повернув стул к Карлосу.
- Рекс любит азартные игры, - тихо сказал Карлос, - И Гардения - единственное место поблизости, где они разрешены. Помяните мои слова, на днях он поставит на кон даже свой грант на исследования по Непалу.
У Карлоса были вьющиеся черные волосы, доброе улыбающееся лицо и озорный блеск в темных сияющих глазах. У меня было неприятное ощущение, что я видела его раньше, не только в отделе антропологии, но где-то еще, и что нас связывает невидимая нить. Но как я ни старалась, я не могла вспомнить, где и когда мы встречались.
Карлос наклонился вперед и пристально посмотрел на меня, как будто он тоже испытал своего рода дежавю:
- Разве мы не встречались раньше? - сказал он, очевидно осознавая такое грубое клише. Даже несмотря на то, что слова были произнесены мне, выражение звучало так банально, что я сразу заняла оборонительную позицию.
- Вы, наверное, видели меня в коридоре, - сказала я, пытаясь казаться небрежной. - Или в классе Хичкока.
- Хм. Возможно, - сказал он, бросив на меня задумчивый взгляд. Его взгляд, на самом деле, напомнил мне взгляд гипнотизера, который держит своего пациента.
- Ты слишком молода и красива, чтобы беспокоиться о смысле жизни, - сказал он дружелюбным тоном. - Тебе не может быть больше девятнадцати или двадцати. Почему бы не оставить сложные вопросы мудрым философам?
- Мне двадцать два года, и я очень интересуюсь смыслом жизни, - отрезала я, раздраженная тем, что показалось мне заявлением завзятого мачо. - Что все это значит? Должно быть что-то еще, что делает жизнь достойной того, чтобы жить отдельно от мусора, который мы получаем каждый день нашего существования.
Во время этой пламенной речи я жестикулировала руками, и, в конце концов, с грохотом опрокинула коробку со скрепками, которая стояла у него на столе. Они рассыпались на бумаги, но Карлос сделал вид, что не заметил.
- Я уважаю ваше беспокойство, - сказал он, наклоняясь ко мне, - Просто большинство людей не заинтересованы в понимании значения чего-либо, кроме разве что любви.
- Я не согласна, - сказала я, - А как насчет искателей и посредников? Они всегда ищут ответы на фундаментальные вопросы.
- Верно, но, на мой взгляд, так называемые гуру не столько добросовестно привержены философским поискам, сколько стремятся укрепить свой опыт. Они ищут смысл жизни именно потому, что она им наскучила. Если бы они жили с удовольствием, им не было так интересно разбираться в этом.
У меня было ощущение, что я ставлю себя в категорию тех, кому не хватает вкуса к своей жизни.
- Вернись через двадцать лет после того, как поживешь, и тогда мы сможем поговорить о смысле жизни, - сказал он, подмигнув.
- Через двадцать лет мир может разлететься на кусочки, - возразила я, - Вы имеете в виду интенсивность переживания?
По его болезненному выражению лица мне могло показаться, что я кричу. Не знаю, почему я разнервничалась. Порыв прохладного ветра ворвался в открытое окно и перемешал экзаменационные листы Карлоса на столе. Я глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.
- Если ты действительно хочешь узнать о смысле жизни, - сказал Карлос, - тебе стоит познакомиться с индейцем яки, с которым я работаю. Он много знает о жизни и ее смысле. Фактически, он один из самых мудрых людей, которых я когда-либо встречал. Может, мы когда-нибудь поедем в Мексику, и я познакомлю тебя с ним.
Услышав это, я испытала сильные опасения. Я вспотела. Все мои чувства смешались. Может быть, Карлос просто трепался из вежливости, а может, он пытался сделать мне предложение о поездке. В любом случае я чувствовала глубокое беспокойство.
Одно дело поехать в Мексику с Кларой Мендес, а с незнакомым человеком - совсем другое. Хуже всего было то, что что-то внутри меня самым ужасным образом хотело вернуться в Мексику. Я посмотрела на Карлоса, пытаясь понять его намерение, но на мгновение мне показалось, что он сжался и исчез в пространстве. Как будто я смотрела на него из конца длинного туннеля.
Я продолжала смотреть на него с изумлением и внезапно вспомнила, где видела его раньше. Однажды мне приснилась встреча магов в Мексике. Одним из них был молодой латиноамериканец с вьющимися темными волосами, очень похожий на человека, который сейчас со мной разговаривал.
Не имея рационального основания, я убедила себя, что Карлос и был тем самым молодым человеком из моего видения, новым нагвалем. Я вспомнила, что они сказали мне, что когда Сила свяжет нас, то перенесет меня в Мексику, где я встречусь с другими членами партии нынешнего нагваля, которые будут ждать меня.
Я пыталась вспомнить, кто были эти другие участники, но была уверена, что, за исключением Клары, Нелиды и странного птицеподобного существа по имени Эмилито, я никогда их не встречала. Я была шокирована, осознав, что время, проведенное в Лос-Анджелесе, почти вырвало их из моей памяти. Моя чрезмерная озабоченность повседневными делами и учеба в университете создали барьер забывчивости.
Мрачное забвение, окружавшее меня, было таким плотным, что время, проведенное в Мексике, стало туманным и сказочным, как будто этого никогда не было. Однако в одном я была уверена точно: мне приказали не возвращаться в Мексику и не искать никого из них, пока Сила сама этого снова не сделает.
И когда наступит этот момент, я должна была поймать кубический сантиметр шанса, который Сила предлагала мне, или же дверь закроется и, возможно, больше никогда не откроется снова. Когда на меня накатила волна воспоминаний, я почувствовала звон в ушах и испытала сильное головокружение.
Я хотела сбежать, но услышала, как говорю: «Я хочу поехать в Мексику», голосом, который вряд ли мог быть моим, потому что он исходил из конца длинного туннеля. Я подняла глаза и заметила, что Карлос тоже смутился. По выражению его лица было очевидно, что он не ожидал, что я серьезно отнесусь к его приглашению, не говоря уже о том, чтобы дать ему окончательный ответ.
- Ты в порядке? - спросил Карлос с искренним беспокойством.
- Я в порядке, - сказала я, помотав головой, чтобы прояснить её.
Когда я пришла в себя, я сказала себе, что это был лишь неясный проблеск и что видение ухода нагваля было настолько мимолетным, что я, возможно, спутала с ним этого молодого человека.
Теперь же, как и раньше, он казался другим человеком. Однако, несмотря на мои рациональные сомнения, мной руководила неизвестная Сила. Я была уверена, что если Карлос был человеком из моего видения, то я могла бы узнать это только в Мексике, и если не начать действовать сейчас, у меня никогда не будет другого шанса.
- Я хочу поехать в Мексику, - повторила я.
- Что ж, это было бы здорово. - с тревогой сказал Карлос, собирая скрепки, которые я рассыпала. - Мы сделаем это когда-нибудь.
- Я действительно хочу поехать. Когда будет подходящее время?
- Я езжу в Сонору каждые два уик-энда, - нерешительно сказал Карлос.
- Отлично. Как насчет следующих выходных? К тому времени я сдам экзамены.
- Вау, не так быстро! - сказал Карлос, пытаясь дать задний ход, - Вам не кажется, что нам лучше пойти в кино или пообедать, или что-то в этом роде, вместо того, чтобы бежать в Мексику? В конце концов, мы почти не знаем друг друга.
- Фильмы утомляют меня, и я никогда не ем в ресторанах, - сказала я, - Также я хотела бы встретиться с этим магом-информатором, с которым вы работаете. Я обещаю не мешать вам.
Я поняла, что Карлоса раздражает моя настойчивость, но, вместе с тем, в нем пробудилось любопытство. Казалось, он обдумывает возможности, но затем его отношение резко изменилось.
- Я действительно не думаю, что смогу позволить кому-нибудь свалиться на старика, - сказал он, - Особенно молодой женщине. Вы говорите по-испански?
- Да, говорю, - солгала я без колебаний. Он выглядел удивленным.
- Это все еще не очень хорошая идея. Не знаю, почему я вообще упомянул об этом. Забудем всё это.
- Это хорошая идея, - сказала я с энтузиазмом, - Думайте об этом как о свидании с судьбой.
Карлос снова заколебался.
- Как насчет того, чтобы спросить своего информатора, можно ли привести друга из университета? – предложила я, - Однокурсника-антрополога. Что не так? Если он скажет «нет», мы забываем об этом. Нет ничего плохого в том, чтобы спросить. Что тебе терять?
Карлос вздохнул с облегчением, словно нашел выход. Он был уверен, что его информатор из индейцев яки не захочет встречаться с молодой женщиной из Соединенных Штатов.
- Я спрошу, могу ли я кого-нибудь привезти, - резюмировал он, - Если он согласится, я позвоню тебе и мы встретимся в Ногалесе.
Я написала свой номер телефона на листке бумаги и передала ему. Я увидела, как он положил его в свой карман. Когда я вышла из комнаты, то была уверена, что он никогда не расскажет обо мне своему информатору-индейцу, и не позвонит мне.
На следующей неделе поздно ночью мне неожиданно позвонили.

[Айвенго]

Я стояла на углу, ожидая возможности перейти дорогу, когда увидела вдалеке Карлоса, машущего мне рукой, но я не понимала, велит он мне оставаться на месте или идти к нему.
Я так обрадовалась столь быстрой встрече, что поспешила перейти улицу, остановив по пути несколько машин. Вблизи Карлос выглядел иначе.
Его одежда пахла дымом мескитового дерева. В колледже он носил сшитые по индивидуальному заказу брюки и спортивные куртки. Теперь он был одет в «Левис», рубашку цвета хаки с длинными рукавами и походные ботинки. У него была энергия и ловкость, которые выделяли его из толпы. Он производил впечатление спортсмена, уверенно балансируя своим весом на пятках.
- Возможно, вы подумали, что я не собираюсь явиться?, - сказала я, чтобы избавиться от дискомфорта.
- Ты права, - Я начал сомневаться, приедешь ли ты. Как поездка?
- Большую часть времени я была в оцепенении. К счастью, движение было не очень насыщенным. Я бы приехала вовремя, но заснула.
- О, МОЙ БОГ. Ты попала в аварию?
- Нет, я проснулась как раз вовремя. Но поэтому я опоздала.
Он бросил на меня смущенный взгляд. Я поняла, что он подумал, будто я заснула за рулем, а не на заднем сиденье машины.
- Честно говоря, - быстро сказала я, - я не ожидала получить известие от тебя.
-Я тоже, - сказал Карлос, беря мою сумку, - Я был удивлен, когда ОНИ сказали мне позвонить тебе:
- Кто тебе сказал позвонить мне?
- Индеец яки, с которым я работаю.
Карлос объяснил, что, верный данному обещанию, он упомянул своему информатору, что встретил студентку в университете и хочет пригласил ее приехать в Мексику.
- Мой информатор хотел знать все подробности того, как я встретился с тобой, - продолжил Карлос.
- Что ты ему сказал?
- Я описал, как Рекс Джонс устал от твоих вопросов и передал тебя мне. Видимо это было Знаком.
- Что ты имеешь в виду под знаком?
- Дон Хуан сказал, что вещи никогда не могут прийти к нам непосредственно, что всегда должен быть помощник, чтобы открыть дверь.
И если мы не прыгнем в нужный момент, дверь закроется, и мы никогда не узнаем, что могло случиться.
Карлос серьезно посмотрел на меня.
-Ты имеешь в виду, что Рекс Джонс какой-то помощник? - спросила я в замешательстве. Он кивнул.
- По словам Дона Хуана, это действие таинственной Силы. Что-то во мне выразило приглашение отвезти тебя в Мексику, и что-то в тебе отозвалось, приняв приглашение. Это могло означать только одно.
- Что же? - Мне стало интересно, было ли это единственным, о чем думали мужчины, когда дело доходило до ночной поездки с женщиной.
Карлос взял меня за руку, чтобы помочь пройти через яму на тротуаре.
- Это означает, - пояснил он, - что на каком-то уровне мы оба осознавали важность момента.
Это также означает, что Сила проложила путь, и мы должны быть безупречными, чтобы иметь возможность путешествовать под ее защитой. Другими словами, мы находимся в руках Силы, движущейся через открытую дверь.
По спине пробежала дрожь. Я боялась оказаться не готовой к такой поездке.
- Отныне ни вы, ни я не отвечаем за то, что происходит, - продолжил Карлос. Все, что произойдет после того, как мы пересечем границу, подпадает под замыслы Силы. Другими словами, что-то помимо тебя или меня возьмет на себя инициативу, - Он проницательно посмотрел на меняю.
- Ты готова?

[Айвенго]

В пустыне Сонора было жарко: почти 38 градусов в тени. Машина без кондиционера была похожа на низкотемпературную духовку. Ранее я научилась делать вяленую говядину похожим образом: оставляя на всю ночь тонкие полоски мяса в духовке на решетке для высыхания. Окно «Шевроле» открылось, и мне в лицо подул горячий воздух. Я чувствовала себя куском сушеного мяса, обезвоженным и безжизненным.
- Не мог бы ты уточнить, что мы собираемся делать во время этой поездки? - спросила я и поросила Карлоса опустиь козырек , чтобы защитить мои глаза от яркого солнечного света. Карлос быстро взглянул на меня, продолжая вести машину.
- Это трудно объяснить, - сказал он, замедляясь на повороте. - Мы продолжим работу без какого-либо конкретного плана и позволим Духу вести нас. Это то, что я делаю каждый раз, когда приезжаю в Мексику, на встречу с Доном Хуаном. Я отдаюсь обстоятельствам, когда они возникают.
- Это меня устраивает, - сказала я, - Но собираемся ли мы ехать бесцельно или направляемся куда-то конкретно?
- Мы едем в города яки Викам и Потам в надежде найти церемониальные маски для Этнографического музея. Это будет наш очевидный маневр; но по сути, мы ищем Силу.
- Как мы узнаем, когда найдем ее? - спросила я, вытирая пот со лба бумажной салфеткой, и Карлос засмеялся над моим болезненным выражением лица.
- Мы будем знать, потому, что что-то в нас изменится или изменится наше восприятие мира. В любом случае, наше путешествие начинается там, в городах Яки.
- Почему именно там?
- Потому что именно здесь дон Хуан и его товарищи встречаются, чтобы обновить себя. Сюда маги из его группы приходят в поисках Силы.
Земля от Ногалеса до Эрмосильо была пустынной; на многие мили не было ничего, кроме гигантского сагуаро и длинного колючего око-тилло, перемежаемого тойонами и небольшими кустами. Время от времени мы проезжали мимо густых зарослей опунции с маленькими птицами, клюющими её красные плоды. Чтобы отвлечься, я попыталась идентифицировать как можно больше видов флоры Санта-Анны. Если я не знала растение, я спрашивала у Карлоса его название. Похоже, он был очень хорошо осведомлен о растительности в этом районе.
- В какой-то момент я хотел изучить лечебные свойства растений, - сказал он, - И Дон Хуан часто брал меня гулять по пустыне.
- Можно ли выжить в пустыне? - поинтересовалась я.
- Индейцы используют тело кактуса как источник воды, и, конечно же, опунция съедобна, - ответил он.
- А также многие другие кусты и корни. Но ты должна знать, какие растения пригодны к употреблению.

[Айвенго]

Перезрелые манго начали портиться в полиэтиленовом пакете на заднем сиденье. Их резкий аромат прорвался наружу и ударил мне в ноздри. Запах был сильным, но не отвратительным. Я закрыла глаза и позволила аромату манго окутать меня. Когда мои ноздри привыкли к этому запаху, я увидела пурпурный свет в области вокруг лба. В космосе перед моими глазами развернулась сцена. Я мельком увидела, как Эмилито делает свой особенный напиток из мангового ликера. На нем была поварская шляпа и фартук поверх идеально выглаженного синего комбинезона. Он был на кухне дома Клары, и стоял перед огромной дровяной печью.
- Поскольку ты живешь на деревьях, - сказал он, - тебе разрешено попробовать этот превосходный ликер, который я приготовил.
Я посмотрела на него с удивлением:
- Я не знала, что ты пьешь спиртное, Эмилито, не говоря уже о том, чтобы делать его самому, разве это не вредно для твоего здоровья?
- Это так, - признал он с беззаботным блеском в глазах,- но это особый случай, поэтому мы попробуем что-нибудь, ты и я.
Я начинала испытывать знакомую панику каждый раз, когда Эмилито нарушал одно из своих строгих правил. Я никогда раньше не видела Эмилито таким несдержанным. Из-за своего хрупкого телосложения он всегда был очень осторожен с тем, что ел и пил.
Меня захлестнула дюжина вопросов и множество страхов:
- Что это за особый случай? - спросила я.
- Это мой день рождения», - сказал он писклявым детским голосом.
- Но я думала, ты не празднуешь дни рождения в магическом мире. А как насчет проблем с перепросмотром, стиранием личной истории, а как же «стоять лицом к накатывающему времени»?
- А что насчет них? - спросил он, мигая, как птица, и достал из шкафа два изысканных бокала с гравировкой. Я никогда не видела их там раньше, несмотря на то, что внимательно следила за размещением предметов внутри и снаружи дома. Ничто не ускользнуло от моего внимания, потому что я была одержима тем, чтобы определить, кто живет в доме и что они делают.
- Я думала, что потеря личной истории означает, что человек не сосредотачивается на дне своего рождения, не говоря уже о его праздновании, - сказала я, любуясь бокалами. Они были сделаны из стекла с тонкой ножкой и едва заметными геометрическими узорами, выгравированными по краю.
Он осторожно поставил стаканы на стол.
- Откуда у тебя эта идея? День вашего рождения очень важен.
- Это день, который я хочу забыть, - сказала я.
Он причмокнул.
- Ну, если для тебя это не важно, то для меня это важно, потому что в тот день я начал выплачивать свой долг, - объяснил он.
- Я до сих пор не понимаю. Можешь ли ты сказать мне, что ты имеешь в виду? »
- В тот день, когда ты вылезла из корсета и спустилась с дерева, с первого момента, когда ты увидела меня, именно через эту кухонную дверь, это был день, когда я начал выплачивать мой долг.
Насколько я понимаю, это был твой день рождения и в каком-то смысле мой тоже. И если ты не помнишь, из за своего медленного и ленивого ума, то сегодня прошел ровно один год с того дня. Так давай выпьем и отпразднуем нашу свободу, Тайша.
Он протянул мне бокал с хересом, наполненный густой оранжево-желтой жидкостью, которую он налил из прозрачной колбы, такой как в химической лаборатории, с выступающим дном. . Он поднял свой стакан и ждал, что я сделаю то же самое. У меня было предчувствие, что как только наши бокалы соприкоснутся, произойдет нечто грандиозное. Я засомневалась. Я не хотела тостов, но все же чувствовал себя обязанной принять жест Эмилито. Я нехотя подняла к нему свой бокал и сказала «Ура», как Эмилито, и даже попыталась немного улыбнуться. Затем он настоял, чтобы мы чокнулись, сделал глоток своего ликера и наслаждался им, смакуя каждый последующий глоток. Я с осторожностью тоже сделала несколько глотков. Я чуть не задохнулась. На вкус это было похоже на сахарный сироп из скипидара. Густой, липкий и теплый. Эмилито, с довольным видом попивая свою смесь, посмотрел на меня с таким ожиданием, что я сделала еще один глоток.
- Разве это не истинный напиток? - спросил он, ожидая моего ответа.
- Да, так и есть, - подтвердила я, стараясь не вздрогнуть. Это все, что я могла сказать; спиртное обожгло мне горло, и я сомневалась, заговорю ли я когда-нибудь снова. Он заставил меня выпить каждую каплю, и я потеряла сознание, вспомнив, что мне приснился самый яркий сон.
Там были Клара, Манфред и прекрасная Нелида. Я думала, что мы находимся на месте для пикника, пока не поняла, что это задняя часть чьего-то дома. Там была бочка для масла с мескитовым деревом и решеткой наверху. Я почувствовала запах свинины, жареной на мескитовых дровах. Эта встреча была замечательной.
Среди присутствующих были молодые и люди постарше и особенно пристально меня разглядывал один молодой человек. Все казались такими счастливыми, полными энтузиазма и беззаботного восторга, что я забыла о своих тревогах и тоже была счастлива.
Я сосредоточила свой взгляд на молодом человеке. Он казался центром группы людей, которые его слушали. Я хотела пойти туда, но меня остановила Нелида. Она положила руку мне на плечо и сказала: «Оставайся здесь, еще не время. Скоро, на «другой стороне», ты встретишь нового нагваля. Тогда твоей задачей будет объединить обе стороны. Только самая глубокая привязанность позволит тебе это сделать».

[Айвенго]

- Как ты думаешь, дон Хуан будет в своем доме, когда мы туда доберемся? – поинтересовалась я.

Я начала энергично мотать головой из стороны в сторону, чтобы очиститься. Это была привычка, которую я приобрела с того момента, как осталась с Кларой. Каждый раз, когда я зацикливаюсь на чем-либо или была эмоционально расстроена, я позволяю себе расслабиться, качая головой. Это движение заставляет электрический ток или толчок энергии проходить по моему позвоночнику в затылок, вызывая непроизвольную дрожь, которая помогает мне избавиться от любого напряжения.
- Может быть, - сказал Карлос, с любопытством глядя на меня, - Но, как я уже сказал, его иногда трудно выследить.
- Он прячется от тебя?
- Не совсем, его просто нет дома, и никто не знает, куда он ушел и когда вернется.
- Это может затруднить полевые исследования, - сказала я, откусывая один из острых перцев. - Что, если его сейчас нет? Мы проделаем весь это путь напрастно.
Перец был очень острым, но я сделала вид, что это меня совсем не беспокоит. Я подумала, что есть что-то очень впечатляющее в том, чтобы есть перец чили прямо из миски. Я помню, как мои братья ели перец чили из банки, не моргнув глазом, в своего рода испытании на детскую храбрость.
Поскольку я копировала все их действия, я также имитировала и эту их затею. Пусть у меня во рту появились бы пузыри от ожогов, но я хотела показать, что я такой же мачо, как и они. Я поняла: перепросмотр не излечил меня от моей глубокой склонности к соперничеству - я делалаю то же самое сейчас, хотя больше уже не ребенок.
- Что значит напрастно? - сказал Карлос, приподняв бровь в улыбке, - А как насчет того, чтобы наслаждаться обществом друг друга?
Это было так похоже на стиль Клары, что мне пришлось рассмеяться.
- Поездка не будет напрасной, - заверил меня Карлос, - ты помнишь, мы собирались найти маски для Этнологического музея?
- Какие маски ты ищешь? – спросила я.
- Маски Пасколы. Маски, вырезанные для танцев, которые индейцы яки исполняют во время своих праздников. Они изображают животных или духов. Индейцы яки верят, что, надев маски во время танцев, они могут войти в мир духа.
- Как ты думаешь, это возможно?
Карлос сделал глоток минеральной воды
- Конечно. Или же нет? – ответил он вопросом на вопрос.
Я хотела ответить: «Конечно, думаю это возможно», но прозвенел знакомый внутренний предупреждающий звонок. Сейчас не время и не место говорить о моем собственном опыте.
- В каком-то смысле, - ответила я небрежно. - Говорят, маги делают это все время, хотя я не знаю, что такое магия. Может ты мне расскажешь?
- Магия - это способ воспринимать больше, чем наше общество и наше личное окружение позволяет нам воспринимать, - сказал он.
- Маги говорят, что существует гораздо больше, чем кажется на первый взгляд, но чтобы действительно воспринимать другие уровни реальности, такие как мир духов, нужно накопить личную Силу.
Он стал серьезным и сказал, что исследование практик магии и их разновидностей было причиной, по которой он регулярно приезжал в Мексику.
- Если попадется нечто, связаное с магией, я это узнаю, - сказал он с улыбкой.
Муха снова кружила над столом. Я прогнала ее:
- Как насчет дзен-буддизма?, - спросила я, и он удивленно посмотрел на меня, - Как насчет этого? Знаешь ли ты, что если в старые времена в Китае буддийские монахи хотели построить дорогу, им приходилось поднимать червей с земли и перемещать их в безопасное место и только после этого они могли продолжить строительные работы ?
- А я думал, дорожные работы здесь, в Мексике, идут медленно, - смеясь, сказал Карлос. - Звучит совершенно утомительно. Зачем им это делать?
- Буддисты считают не правильным убивать даже мельчайшие формы жизни. Возьмем для примера эту муху. Сидящий здесь дзен-буддист не ударил бы ее.
Карлос посмотрел на меня с любопытством, как будто жар перца чили раскрыл во мне все самое лучшее. Я рассказала ему, как однажды мой учитель карате, читая лекцию своим ученикам о важности дзен в боевых искусствах, начал бить всех мух, которые садились на его стол:
- С помощью свернутого журнала о боевых искусствах он прикончил их, - сказала я, - Мой учитель не видел иронии во всем этом. Но для меня это было большим открытием. После этого я больше не могла его уважать.
- Ты потеряла уважение к своему учителю из-за того, что он убил муху? - спросил Карлос, - Какое отношение к уважению имеет убийство мух?
-Ты не понимаешь? Не потому, что он убил муху, а из-за того, что она представляла.
Было очевидно: мой учитель пытался убедить своих учеников в том, что он учитель Дзэн. Но мухи стали безошибочным примером
Карлос посмотрел на меня, как на муху, которую хотел раздавить.
- Разве ты этого не видишь? - сетовала я. - Неужели не понимаешь?
- Я сочувствую тебе. - сказал он наконец.
- Я тоже потерял уважение к своему учителю Дону Хуану.
Он продолжал называть меня тупым придурком, и, поскольку он знал, что я им не являюсь, я больше не мог его уважать. Я думал, что он намеренно оскорблял меня и что это он был глуп, не оценив мою значимость.
«Я [тяв] и ты тоже», - сказал он и мне совсем не понравилось, что он включил меня в свое описание. Мы еще не были в столь близких отношениях, чтобы он мог безнаказанно оскорблять меня. К счастью, я не переставал наблюдать за ним, и теперь я уважаю его еще больше, так как знаю, что он был прав.
Фактически, когда я подумала об этом, я поняла: для я меня было важно, чтобы Карлос уважал меня. Я сознательно пыталась произвести на него хорошее впечатление, вплоть до поедания перца чили. К моему разочарованию, основные предпосылки, которые управляли моим поведением, не изменились, несмотря на перепросмотр. Клара предупредила меня, что недостаточно просто перепросматривать свою жизнь; нужно также действовать на основе понимания, которое приносит внимательное изучение нашей жизни.
Дело не в том, чтобы внезапно стать другим. Но, осознавая свои привычки, человек на мгновение останавливается, и начинает действовать иначе, если он того пожелает. Перепросмотр, выдвигая на первый план осознанность, дает человеку шанс стать не таким как все.
Сделает ли человек этот выбор или нет, зависит от его энергии в данный конкретный момент. Большую часть времени я видела, как несмотря на мое понимание собственной поведенческой динамики, моя первоначальная реакция оставалась такой же, как и всегда. Чтобы произвести впечатление на своего партнера, я сказала: «Вы знаете песню под названием « Ich Liebe Caborca?» Не дожидаясь его ответа, я начала петь несколько строк из песни, которой меня научила Клара, о городе в Великой пустыне, населенном немцами.
Карлос не был впечатлен. На самом деле, мое пение, казалось, смущало его больше, нежели моя попытка говорить по-испански. Он сказал мне заткнуться.
Но вместо обиды о, я упорно начала петь громче. Я не знала причины случившегося, так как никогда ни перед кем не пела. Присутствие Карлоса, казалось, делало со мной странные вещи. Когда я закончила всю песню, я начала нервно смеяться. Видимо перец чили сжег мне мозги, потому что, когда я повернула голову, мне показалось, как я увидела птичье лицо Эмилито, выглядывающее из-за синей занавески, ведущей в другую комнату. На мгновение он погрозил пальцем, предупреждая меня не баловаться. Это произошло так быстро, что я поняла: это лишь иллюзия, продукт моей помраченной мысли, как мираж воды на пустынной дороге. Мой разум объяснил это тем, что это, возможно, целительница или маленькая девочка высунулись из-за занавески, однако я серьезно отнеслась к призрачному предупреждению Эмилито. Я приложила все свои усилия, к обретению контроля над собой.
- На что ты смотришь? - спросил Карлос.
- Мне показалось, я кое-кого видела.
- Но в комнате никого нет, - сказал он с беспокойством.
- Я имею в виду кого-то, кого я знала в прошлом,
Я смотрела прямо на него. Мыльный пузырь лопнул, и я без сомнения знала - Карлос и был тем человеком, которого, по словам Эмилито, дух свяжет со мной. У меня просто не было возможности сказать ему это, иначе он посчитал бы меня сумасшедшей, а это последнее, что я хотела, чтобы обо мне кто-нибудь думал, особенно Карлос. Он казался слишком серьезным, и, по моему ощущению, только разумный и рассудительный человек выдержит его проверку.
- Ты знаешь много людей в Мексике? – нарочито небрежно спросила я.
Он назвал имена нескольких человек, но Клары и Эмилито среди них не было. Женщина вернулась, и Карлос заплатил за еду, дав ей несколько банкнот. Они болтали, а я смотрела, как мухи дерутся за крошки на столе. Затем глаза женщины на мгновение встретились с моими, и в этот момент я поняла, что мы встречались раньше. Она была одной из женщин в видении, которое происходило в доме Эмилито. Я с ужасом посмотрела на нее. Но она не улыбнулась, чтобы меня успокоить, как мне бы хотелось. Вместо этого, к моему ужасу, она взглянула на меня с крайним презрением.
Когда мы собрались уходить, она последовала за нами и резко приблизившись, прошептала мне на ухо: «Прекратите индульгировать, юная леди, - сказала она по-английски, - или у вас будут серьезные проблемы». Моей ответной реакцией была ярость, я не хотела ей верить, но я знала, что отчасти она права.

[Айвенго]

- Почему ты решил стать антропологом? - спросила я, делая глоток минеральной воды.
- Изучение человека - одно из самых важных дел, в которых можно участвовать. Особенно изучение систем убеждений человека, его когнитивных структур, его культуры, к которой он принадлежит. Меня особенно интересует феноменологический подход к изучению человека.

- Что ты подразумеваешь под феноменологическим подходом?
- Феноменологический подход к антропологии или социологии заключался бы в том, чтобы взять человека и оставить его здесь, в Эрмосильо, и посмотреть, как иностранец будет интерпретировать чужую культуру.

- Ты собираешься оставить меня здесь? - спросила я в панике, - Чтобы посмотреть, что я буду делать?
Карлос засмеялся:
- Нет. Я имел в виду эксперимент, который я подготовил с профессором кафедры социологии. Не зная языка и обычаев, он собирался некоторое время жить здесь, в Эрмосильо. И я был бы его наблюдателем и сторожевым псом, гарантируя его безопасность. Предпосылка заключалась в том, что, когда он приступит к выполнению своих повседневных задач, пытаясь организовать мир в узнаваемых терминах, аспекты мира, которые ранее принимались как должное, в результате возникшего диссонанса проявят себя. Они станут доступны для исследования.

- Я не понимаю, - сказала я, откусывая еще кусок булки.
- Каждое простое действие он должен был бы разложить на составляющие его явления, которые его затрагивают, потому что без этого членства оно будет хаотичным. Другими словами, тебе придется навести порядок в своей повседневной жизни. Этот процесс создания порядка и будет предметом нашего исследования. Учитывая, что преподавателя интересовало изучение правил и того, как они устроены в нашей повседневной жизни, я подумал, что это был бы фантастический план, как раз то, что его интересовало.
- Вы это сделали?
- Нет. Мы уже были готовы к отъезду в Мексику, но в последнюю минуту он отказался.
- Почему?
- Он продолжал думать обо всех непредвиденных обстоятельствах. Он боялся заразиться какой-нибудь ужасной болезнью, быть застреленным или ограбленным. На него навалились всевозможные предрассудки и личные опасения. Поэтому он никогда не покидал Лос-Анджелес, где, по его словам, он был в известном, и, следовательно, на безопасной почве.
- Это было бы отличное исследование, - сказала я.
Затем у меня возникла ужасающая мысль:
- Ты уверен, что на этот раз я не подопытный кролик?
Карлос наклонился:
- Мы все подопытные кролики в руках Силы, - прошептал он. В этот момент ворона, сидящая наверху беседки, закричала.
Карлос кивнул:
- Согласие, - сказал он.

[Айвенго]

- Как ты заинтересовался изучением восприятия? - спросила я Карлоса, но он помолчал.

Это было молчание, погруженное в мысли, а не возникшее из-за того, что нечего было сказать. Через некоторое время он ответил:
- Мне посчастливилось встретить человека, который, на мой взгляд, является самым точным и замечательным человеком, из мне известных, с которым я когда-либо разговаривал. Он взял меня в ученики и учит меня выходить за рамки восприятия. Видишь ли, ты была права, когда сказала в офисе отдела антропологии, что все, что нам осталось, возможно, не может быть всем, что есть в мире.

Он грациозно взмахнул руками перед собой, как бы охватывая этим жестом деревья, машины, мальчика на велосипеде и людей, идущих по площади:
- Есть способ сломать барьеры, установленные языком и мыслью, и непосредственно воспринимать явления. Вот о чем говорят феноменологи. И это то, что на самом деле делают маги.

Я посмотрела на Карлоса и поняла, почему Эмилито настоял на том, чтобы я поступила в колледж. Не только для того, чтобы наши пути пересеклись, но и для того, чтобы я имела способность концептуализировать и разделять склонность нового нагваля к абстрактному.

Карлос повернулся взглянуть на меня, и наши глаза сосредоточились на неописуемом мгновении, в котором было подытожено все мое будущее, а мое прошлое устремилось в поисках настоящего. Я не могла выразить это словами, но в этот момент никого больше в мире не существовало.

И так же, как у людей были свои собственные общие соглашения, у нас также был момент согласия, молчаливое намерение, о котором больше никто не знал.
Я вздохнула с облегчением, которое, казалось, было заключено внутри меня в течение века, так как я без сомнения знала, что это новый нагваль. Судьба соединила наши пути, и мы будем путешествовать вместе вечно.
- Если ты решишься, - сказал Карлос, нарушая тишину, - мы сможем пересечь границу восприятия.
Давай выясним, есть ли ещё что-то помимо того, что мы всегда считали само собой разумеющимся.

Он на мгновение рассмеялся, нарушив серьезность, но я знала: он имел в виду именно то, что сказал. И, где-то в безмолвии, я согласилась. На скамейке в парке я молча согласилась сделать все возможное и сопровождать его хоть на край земли или дальше.

Я прислонилась своей головой к его, чтобы объединить наш силы. Он поднял руку и взъерошил мои волосы, как Нелида, и я знала, что наша судьба предрешена навсегда. Мы встали, не сказав ни слова. Не нужно было давать обещания или что-либо делать. Мы оба знали на самом глубоком уровне, что нечто изменилось самым тонким образом.

Мы были не такими, как в тот момент когда сели на скамейку. Нас объеденило намерение, возникшее не из общественного порядка. Оно существовало до нашей встречи в офисе отдела антропологии и до моего видения другой реальности. Что-то еще назначило нашу встречу на этой скамейке в парке и сделало эту поездку к Силе возможной. Но что это была за Сила, мы не могли понять. Она зародилась внутри и возникла из немыслимых глубин безмолвия. Тем не менее, та же самая Сила катапультирует нас к свободе.