СКАЗКИ. О миге Любви...

[voda]

Однажды вор залез в чужой курятник и украл курицу. Когда он убегал, то опрокинул фонарь, и курятник загорелся. Курица смотрела назад и, видя огонь пожара, понимала: вор спас ей жизнь.
Когда вор откармливал курицу пшеном и хлебом, курица понимала: вор о ней заботится.
Когда вор скитался из города в город, пряча курицу за пазуху, курица понимала: вор её любит.
Когда курица увидела, что вор замахнулся ножом, она поняла: вор хочет покончить жизнь самоубийством. Она прыгнула на нож и прикрыла вора своим телом. И умерла счастливой. И вор тоже был счастлив.
П.Бормор
http://bormor.livejournal.com/86540.html

[Levis]

Мы, похоже, мало чем отличаемся от этой курицы...

[voda]

Сдаюсь!...

-Эй ты, чудище трехголовое, выходи на честный бой, как...
-Сдаюсь,- зевнул Дракон, и лениво поскреб лапой пузо.
-Чего?- не понял Рыцарь.
-Я сказал, сдаюсь. Всё, можешь идти отсюда.
-А как же бой?
-А бой окончен. Ты победил.
Дракон улегся на бочок и потянулся.
-Всё, я сплю. Уходи, не мешай.
-Но я же...
-До свидания!
-В тебе что, совсем гордости нет?
-Не-а.
Рыцарь неуверенно потоптался на месте. У него возникло сильное искушение пнуть Дракона, но лежачих, как известно, не бьют.
-А может, всё-таки..?
-Слушай, уйди уже!- поморщился Дракон.- А то сейчас вообще в плен сдамся, а пленных кормить надо, знаешь? Так что убирайся подобру-поздорову, пока я не проголодался.

http://bormor.livejournal.com/86540.htm ... 1#comments

[voda]

Свобода воли.

-Мазукта,- спросил демиург Шамбамбукли,- а как ты относишься к свободе воли?
-Замечательно отношусь!- немедленно отозвался демиург Мазукта.- Обожаю свободу и вседозволенность.
-Правда?
-Честное слово! Я, знаешь ли, вообще ничего никогда никому не запрещаю. Уже давно.
-А мне говорили...
-Глупости тебе говорили!
-Но...
-Что "но", что "но"? На вот, сам посмотри.
Демиург Мазукта протянул демиургу Шамбамбукли подзорную трубу и показал, куда смотреть.
-Ну, что видишь?
-Демонстрацию вижу. Идут какие-то чудики с кадилами. А другие несут плакаты: "Мы любим нашего демиурга", "Да здравствует Мазукта, самый демократичный демиург!"
-И после этого у тебя еще остаются какие-то сомнения?
Шамбамбукли вернул подзорную трубу и смущенно уставился куда-то в сторону.
-А молнии?- тихо спросил он.
-Молнии?- удивился Мазукта.- Ах да, молнии! А без них, извиняюсь, никак.
Он прицелился и поразил громом небесным какого-то очкарика, показывавшего язык демонстрантам. Толпа вздрогнула, но не сбилась с шага, а всё так же ровно текла мимо обугленной кучки, только что бывшей человеком.
-А как же свобода воли?..- совсем тихо прошептал Шамбамбукли.
-А это она и есть. В действии. Я, конечно, позволяю людям всё, что угодно, но и себя ни в чем не ограничиваю. А возможностей-то у меня побольше. Так что, люди, можете поступать как хотите - но тогда не обижайтесь, если и я буду поступать как хочу. А можете делать как я хочу, целее будете. Выбор совершенно свободный.
-Да где же тут выбор?!
-То, что он явный, еще не делает его менее свободным. Я ничего не скрываю. Не завязываю никому глаза, не напускаю тумана. Просто говорю: "налево пойдешь - голову потеряешь, направо пойдешь - живой будешь". Согласись, что утаивать такую ценную информацию - как-раз и означало бы ограничивать чью-то свободу.
Шамбамбукли грустно засопел.
-Да брось ты!- хлопнул его по плечу Мазукта.- Не так уж и много людей мне приходится испепелять. А с каждым новым поколением - всё меньше и меньше. Это называется "селекция".

http://bormor.livejournal.com/86540.html

[*Amzinybe*]

"....
– Мама, а можно навсегда остаться в детстве? Я не хочу быть взрослой.
– Да, родная. Но тогда ты будешь везде и всегда чужой и одинокой, а эта жизнь, которой все живут, будет казаться странной, словно фильм, который смотришь в пустом и темном зале. В нем все суетятся. Хотят то и это, массу ненужных вещей. А тебе будет нужно только одно: чтобы утром проснулось солнышко, и наступил новый день. За день можно сделать что-то хорошее, чтобы была жива и счастлива душа Земли.
– Мама, а зачем нужны сказки для детей?
– Дети должны знать, что в мире есть не только теплые гнездышки для птенцов и уютные местечки для игр. Но в мире есть тепло и ласка и доброе слово каждому живому существу. И чтобы такие дети, как ты не были одиноки. Чтобы знали: в мире у них есть друзья, и они найдут их. Друзья повсюду, они просто еще их не замечают, они их не узнали."

СПАСИБО, Миона.

[*Amzinybe*]

ПЕРВЫЙ ГРЕХ

"Из Библейских сказок" Саши Черного
(инсценировка Марины Аромштам)



Под музыку дети выбегают на сцену и усаживаются на забор или на лавочку, болтая ногами. Выходит Ведущий (взрослый).

Ведущий: На каком языке говорили в раю?
Первый ребенок: На русском!
Ведущий: Я тоже так думал, когда был маленьким. А если спросить об этом маленького француза, что он ответит?
Второй ребенок: Конечно, в раю говорили только по-французски!
Ведущий: А что скажет маленький немец?
Третий ребенок: По-немецки, как же иначе…
Ведущий: Но все это не так. В раю говорили на райском языке.
Чудесный это был язык: в нем совсем не было бранных или злых слов. И понимали его не только Адам и Ева, но и звери, и птицы, и бессловесные рыбы…
Все дети (хором): Бессловесные рыбы?
Ведущий: …бессловесные рыбы, и пчелы, и самые скромные ромашки.
И добрые все были — удивительно. Не грызлись и не кусались.
Все дети: Даже комары?
Ведущий: Даже комары. Что они ели, я не знаю, но ни Адама, ни Еву, которые ходили без всякой одежды, ни один комар ни разу не укусил!
Все дети: А что же они все делали?
Ведущий: Играли. Целыми днями. В свою любимую игру «Лестница».
Все дети: Это как?
Ведущий: А вот так. Первым становился слон, косил маленькие умные глазки и говорил: «А ну-ка!»
Первый ребенок встает и идет, переваливаясь, изображая слона; выходит на середину, сгибается, упирает руки в колени и произносит: «А ну-ка!»
Ведущий: На слона осторожно взбирался, спрятав когти…
Дети: Чтобы слону не больно было!
Ведущий: …на слона взбирался тигр.
Другой ребенок вскакивает, пробегает по сцене и изображает, как тигр запрыгивает на слона.
Ведущий: На тигра влезал медведь.
Третий ребенок изображает медведя, наваливается сверху на «тигра».
Ведущий: На медведя — пантера.
На пантеру — мартышка.
На мартышку — белка.
На белку — мышь.
Дети по очереди изображают названных животных и выстраиваются паровозиком, ухватив друг друга за плечи. Сидеть остаются только трое детей — ребенок в пушистой белой шапочке, изображающий кролика, ребенок, изображающий змею, и ребенок-рассказчик.
Ведущий: Играли только те звери, которые умели лазать. Остальные смотрели и веселились.
Под веселую музыку «паровозик» раскачивается из стороны в сторону. Кролик скачет вокруг. «Паровозик» рассыпается, дети падают на пол и снова собираются в паровозик.
Ребенок-кролик: И вот однажды играли звери в лестницу. На игру смотрел один маленький кролик, любимый белый кролик Евы.
Ребенок-змея: А рядом, в зарослях, вытянув плоскую голову, притаилась огромная жирная гадина-змея. (Изображает змеиную голову рукой.)
Рассказчик: Как она попала в рай?
Ведущий: Переползла через ограду по крепкому плющу.
Рассказчик: А Архангел Михаил, который сторожил райские врата?
Ведущий: Сделал вид, что не заметил ее. В раю для всех есть место…
Так вот. Эта змея никогда ни с кем не играла, ото всех таилась и только зловеще поглядывала на зверей.
Змея: И когда играющие звери отошли на другой край поляны, из-под папоротника поднялась тяжелая змеиная голова, раскрыла пасть и, не мигая, уставилась на кролика круглыми желтыми глазами. (Изображает рукой движения змеи.)
Кролик: В первый раз кролику стало страшно. Его затошнило, лапки приросли к земле. Он забыл все райские слова. Даже пискнуть не мог.
Рассказчик: Но тут всполошились райские птицы и с криком полетели к зверям.
Все дети: «Лестница» рассыпалась. («Паровозик» снова рассыпается.)
Слон: Прибежал слон,
Медведь: и медведь,
Пантера: и пантера.
Рассказчик: Прибежали мартышка, белка и мышь.
Все дети: Окружили змею.
Слон: Отдай кролика! — загудел слон.
Мышь: Отдай! — пискнула мышь.
Медведь: Отдай, отдай! — заворчал медведь.
Тигр: Сейчас же отдай! — заревел тигр…
Змея: Отдай да отдай… Так она и отдаст. Обслюнявила кролика и все глубже и глубже в пасть засасывает!
Белка: Тут белка спохватилась и побежала за Евой.
Кролик (он же Ева): Пришла Ева и видит: звери в кучу сбились, и Адам тут.
Рассказчик (он же Адам): Стоит и, как попугай, повторяет за другими: «Отдай кролика! Отдай кролика!» А у кролика только розовые пятки из пасти дрыгают.
Кролик-Ева: Ева заплакала…
Рассказчик: Первый раз в жизни!
Кролик-Ева: …и побежала к Архангелу Михаилу.
Появляется Архангел.
Кролик-Ева: Змея! Кролика!
Архангел: Так я и знал!..
Ведущий: Нахмурился Архангел Михаил и пошел за Евой.
Архангел: Ты!
Ведущий: Топнул он ногой.
Архангел: Злая и низкая тварь. Прокралась сюда тайком. Я не выгнал тебя — живи по-Божьему! Так нет же! Я заставлю тебя, как прикованную, не двигаться с места! Вон там, посреди рая, стоит Древо познания добра и зла…
Кролик-Ева: Добра и зла? — быстро переспросила любопытная Ева, с трудом выговаривая новое слова «зло».
Архангел: Да, добра и зла. Ни днем, ни ночью не смеешь ты сползать со ствола: лежи и сторожи! Ступай!
Змея: Змея поползла. (Изображает рукой движение и отодвигается от Архангела).
Кролик-Ева: А кролик? — закричала Ева.
Архангел: Отдай кролика, — тихо сказал Архангел.
Змея: Змея поползла дальше. (Изображает рукой движение.)
Архангел: Отдай кролика!
Ведущий: Верхушки пальм вздрогнули, так крикнул Архангел.
Змея: Поднатужилась змея и выбросила из толстой пасти чуть живой комочек к ногам Евы.
Кролик: Бедный кролик! Он чихал, дрожал и был весь мокрый. Только на руках у Евы стал приходить в себя.
Змея: А змея, проползая мимо ног испуганной Евы к заповедному дереву, злобно прошипела: «Жа-ло-вать-ся! Ну погоди же, я тебе отомщу…»
Все: И ведь отомстила…

[*Amzinybe*]

Первый грех

На каком языке говорили в раю? Ты, верно, думаешь, что на русском... Я тоже так думал, когда был маленьким. Маленький француз, если спросишь его об этом, вынет палец изо рта и ответит: "Конечно, в раю гово­рили только по-французски!" Маленький немец не заду­мается: "По-немецки, как же иначе"... Но все это не так.
В раю говорили на райском языке. Люди его сейчас позабыли, а звери, может быть, помнят, да и то не все. Чудесный это был язык: в нем совсем не было ни бран­ных, ни злых слов. Понимали его не только Адам и Ева и жившие с ними в раю крылатые духи, но и звери, и пти­цы, и бессловесные рыбы (даже рыбы!), и пчелы, вечно перелетавшие с цветка на цветок, и качающиеся травы, и любая скромная ромашка, расцветавшая в тени рай­ской ограды.
Вечерами травы шептали на лужайке под темнеющи­ми пальмами:
-- Тишина... Засыпаем...
-- И мы... -- отвечали, кивая тяжелыми гроздьями, ба­наны.
-- Спать! Спать! -- гудели в воздухе райские золотые шмели, слетаясь на ночлег в дупло трехобхватного дуба, что рос у ручья возле тропинки к водопою.
-- А где тут трава помягче? -- бурчал неизменно каж­дый вечер грузный носорог, укладываясь среди колючего тростника на покой. Он тростник называл травой, и ка­зался он ему мягче пуховой постели.
Звери даже во сне разговаривали. Мартышки визжа­ли и хихикали -- они видели только смешные сны; сонная рысь, облизывая свесившуюся с дерева лапу, тихонько урчала: "Ах, какой большой сладкий финик"... А бегемо­ты, выставив из тины похожие на чемоданы морды, зе­вали, смотрели спросонья на встающую малиновую луну и фыркали:
-- Фу, какое сегодня мутное солнце.
И добрые все были -- удивительно. Комары никого не кусали, -- что они ели, я не знаю, но ни Адама, ни Еву, которые ходили без всякой одежды, ни один комар ни разу не укусил. Гиены не грызлись между собой, никого не за­дирали, сидели часами скромно под бананами и ждали, пока ветер не сбросит им тяжелую душистую вязку с пло­дами. Львы облизывали всех, кто к ним ни подходил, да­же скверно пахнущих шакалов, -- ели траву, и так как на­есться травой дело было не простое, то они, как быки и лошади, по целым дням не подымали морды от сочных стеблей, -- а проворные белки, которым и минуту трудно усидеть на месте, играя друг с другом, бегали взапуски по львиным спинам, как по мягким диванам.
Однажды на лужайке перед закатом звери вздумали играть в свою любимую игру: в лестницу. В гимназии мы тоже играли когда-то в такую игру и называли ее "пира­мидой", но звери такого мудреного слова не знали.
Первым стал слон, скосил умные маленькие глаза в сторону и сказал в нос: "А ну-ка!"
Потом растопырил ноги, опустил голову, покачался и утвердился посреди лужайки тверже скалы. На слона взобрался, отдуваясь от одышки и осторожно выпуская когти (чтоб слону не было больно), толстый тигр, на ти­гра взлезла горилла, на гориллу медведь, на медведя пантера, на пантеру рысь, на рысь мартышка, на мар­тышку белка, на белку крыса, а на крысу -- мышь...
Играли в лестницу, как видишь, только такие звери, которые умели лазить. Остальные расселись вокруг всей лужайки, смотрели и веселились.
И вот слон осторожно поднял одну ногу, переставил, -- потом другую и пошел вдоль всей лужайки, солидно и ти­хо, словно кадку с мороженым нес на голове. Горилла ре­вела, рысь весело мяукала, крыса, задрав хвост, пищала, как вырвавшийся из хлева поросенок, -- и только мышо­нок на самом верху лестницы дрожал и крепко прижи­мался животом к крысе: у него кружилась голова.
Из зарослей кактусов на веселую игру смотрели кро­лики. Среди них один белый, любимый кролик Евы, -- а рядом, вытянув плоскую голову, притаилась огромная, жирная гадина-змея. Как она попала в рай? Переползла через ограду по крепкому плющу, или добрый архангел Михаил, стороживший райские врата, сделал вид, что не заметил ее, когда хитрая тварь проскользнула мимо него на заре, сверкая и блестя чешуей?.. Не знаю. Она одна никогда ни с кем не играла, таилась от всех и молча про­ползала в кустах, зловеще поглядывая на зверей, -- глаза у нее были желтые, цвета мутного студня, с черной попе­речной ниточкой в зрачках.
Белый кролик, круглый и пухлый, как муфта, не успел оглянуться, как все его кроличьи друзья ускакали куда-то за рощу, чтоб посмотреть на "лестницу" с другой сто­роны лужайки.
Задремал он, что ли, или надоело прыгать, -- он ос­тался на месте, разлегся, поднял нос и беспечно ды­шал. И вдруг рядом из-под папоротника поднялась тя­желая змеиная голова, раскрыла медленно пасть и, не мигая, уставилась на него круглыми желтыми глазами. В первый раз в жизни стало бедному кролику страшно: сердце забилось, как муха в стакане, под ложечкой за­тошнило, лапки к земле приросли, -- голова с желтыми глазами все ближе и ближе, все страшней и огромней, -- и жало, словно вьюн, так и мелькает вверх и вниз, вправо и влево.
Крикнуть? Позвать других зверей? Но бедный кролик вдруг все райские слова позабыл, даже пискнуть не мог, только задними лапами со страха два раза в землю уда­рил и...
Первые переполошились райские птицы. С деревьев сверху им все видно было: смотрят, лежит змея под па­поротниками в тени, хвостом чуть-чуть шевелит, а в па­сти у нее белая кроличья спина и задние лапы дергают­ся и с каждым мигом все глубже и глубже в змею влеза­ют. Встрепенулись и, словно разноцветные цветы, с криком полетели на лужайку к зверям. Мигом рассыпа­лась "лестница"! Прибежал грузный слон, и тигр, и мар­тышки, и мышь, все, все, -- окружили гадину, ничего по­нять не могут.
-- Отдай кролика! -- загудел слон.
-- Отдай! -- пискнула мышь.
-- Отдай, отдай! -- заворчал медведь.
-- Сейчас же отдай! -- заревел тигр...
Отдай да отдай... Так она и отдаст. Слюной его, бед­няжку, всего обслюнила и все глубже и глубже в пасть за­сасывает.
Что делать зверям? Браниться не умеют, отнимать си­лой -- не догадались, никогда у них таких историй не бы­ло. И вот рысь спохватилась первая: где Ева? Она для них как добрая мать была, -- ее любимого кролика змея глота­ет, -- надо за Евой бежать.


* * *

Ева сидела над райским прудом под пальмой, склони­лась к воде, заплетала и расплетала светлые волосы -- был ей пруд яснее всякого зеркала. Не поняла она снача­ла торопливых слов задыхающейся рыси: кролик -- змея -- глотает -- не отдает! Поняла только, что с ее любимым бе­лым кроликом какая-то беда стряслась. В раю, ты зна­ешь, не было ни детей, ни ягнят, ни щенят, ни котят, ни­кто их никогда и в глаза не видал, но Ева почему-то боль­ше всего любила таких зверей, которых можно, как мла­денца, на руки взять. Слон велик, белка на руках не уси­дит, а белый кролик -- такой ленивый, и теплый, и пуши­стый -- был ей всех милее..
Встала Ева и пошла быстрыми легкими шагами, едва касаясь травы, к зверям. За ней вприпрыжку, высунув язык, рысь.
Пришла и -- видит: звери перед змеей в кучу сбились, и Адам тут. Да и он не в помощь. Стал перед зверями и, как попугай, повторяет за другими: "Отдай кролика!" А у кролика только розовые пятки из пасти дрыгают.
Всплеснула Ева руками, соленые капли так из глаз и брызнули (никогда она раньше не плакала), и скорее-ско­рей через колючие кактусы, сквозь заросли шершавых кустов побежала к райским вратам, -- и все кактусы и па­поротники расступились перед ней и шумели ей вслед: скорей! скорей!
Архангел Михаил стоял у широко открытых врат и смо­трел вдаль на обступившие райский сад румяные от зака­та горы. Каждый вечер смотрел -- и не мог насмотреться.
-- Что с тобой, Ева? -- спросил он удивленно, обернув­шись на быстрые шаги.
-- Змея! Кролика!
-- Так я и знал... -- нахмурился Михаил и, подняв перед собой огненный меч, освещавший, словно факел, темне­ющую землю, пошел за Евой.
Веером расступились звери перед архангелом. Опус­тил он пламенем книзу струистый меч, облокотился на золотую рукоять, и закорчилась, как на копье, под взгля­дом его лучисто-синих глаз змея...
-- Ты! -- топнул ногой крылатый страж. -- Злая и низкая тварь! Ты прокралась сюда тайком. Я не выгнал тебя, живи, -- в раю для всех есть место. Но если ты не хочешь жить по-Божьему, я заставлю тебя, как прикованную, не двигаться с места! Вон там, видишь, -- Михаил взмахнул багровым мечом, -- там, куда никому доступа нет, посре­ди рая стоит яблоня...
-- Древо познания добра и зла? -- быстро спросила лю­бопытная Ева, с трудом выговаривая странное слово "зло".
-- Да, добра и зла, -- строго ответил архангел. -- Ни днем, ни ночью, -- наклонился он к змее, -- не смеешь ты сползать со ствола: лежи и сторожи... Ступай!
Змея покорно шевельнулась и медленно поползла.
-- А кролик, а кролик! -- закричала взволнованная Ева.
-- Отдай кролика, -- тихо сказал архангел. Змея по­ползла дальше.
-- Отдай кролика! -- верхушки пальм вздрогнули, так крикнул архангел.
Понатужилась змея и, сверкая желтыми глазами, как резиновый мячик выбросила из толстой пасти чуть жи­вой комочек к ногам Евы.
Бедный кролик! Он едва дышал, чихал и дрожал и был весь мокрый, словно новорожденный котенок. Только на руках у Евы стал он приходить в себя и дышать ровнее...
Ушел архангел к вратам. Разбрелись на ночлег удив­ленные звери. И, шумя потемневшей травой, проползая мимо ног испуганной Евы к заповедному дереву, злобно прошипела, блестя тусклой чешуею, змея:
-- Жа-ло-вать-ся! Ну погоди же, я тебе отомщу...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как она отомстила, ты, верно, уже знаешь -- прочел в школе. А не прочел, так узнаешь в свое время.

[Track]

Ева почему-то боль­ше всего любила таких зверей, которых можно, как мла­денца, на руки взять. Слон велик, белка на руках не уси­дит, а белый кролик -- такой ленивый, и теплый, и пуши­стый -- был ей всех милее.

[voda]

...из любимой книжки о мумитроллях моей младшей дочери..

Туве Янссон. Весенняя песня

Как-то раз тихим безоблачным вечером в конце апреля
Снусмумрик зашел очень далеко на север -- там в тени кое-где еще
оставались маленькие островки снега.
Целый день шел он, любуясь дикой природой и слушая, как над
головой у него кричат перелетные птицы. И они направлялись домой
из южных стран. Шагал он бодро и весело, так как рюкзак его был
почти пуст и не было у него на душе ни тревог, ни печалей. Все
его радовало -- и лес, и погода, и собственное одиночество.
Завтрашний день казался таким же далеким, как и вчерашний; между
ветвями берез мелькало красноватое неяркое солнышко, и воздух был
прохладен и ласков.
"Подходящий вечерок для песни, -- подумал Снусмумрик. -- Для
новой песни, в которой было бы и томление, и весенняя грусть, и,
самое главное, безудержное веселье, радость странствий и
одиночества".
Эта мелодия звучала в нем уже много дней, но он все не
решался выпустить ее на волю. Она должна была как следует
подрасти и прихорошиться, стать настолько самостоятельной, чтобы
все ее звуки радостно попрыгали на свои места, как только он
прикоснется губами к гармошке.
Если бы он вызвал их слишком рано, могло бы случиться так,
что они расположились бы как попало, и песня получилась бы так
себе, не очень удачной, и он тогда, возможно, потерял бы к этому
всякий интерес. Песня -- дело серьезное, особенно если она должна
быть и веселой, и грустной.
Но в этот вечер Снусмумрик был уверен в своей песне. Она уже
почти сложилась -- она станет лучшей из его песен.
А когда он подойдет к долине троллей, он сыграет ее, стоя на
перилах моста через реку, и Муми-тролль сразу же скажет, что это
прекрасная песня, просто прекрасная песня.
Снусмумрик ступил на мох и остановился. Ему стало немного не
по себе, он вспомнил Муми-тролля, который его ждал и очень по
нему соскучился, который им восхищался и говорил: "Ну конечно, ты
свободен, ясное дело, ты уйдешь, неужели я не понимаю, что тебе
надо иногда побыть одному". И в то же время в глазах его были
тоска и безысходность.
-- Ай-ай-ай, -- сказал Снусмумрик и двинулся дальше. --
Ай-ай-ай. Он такой чувствительный, этот Муми-тролль. Мне не надо
о нем думать. Он очень милый, но сейчас я не буду о нем думать. В
этот вечер я наедине с моей песней, и сегодня -- это еще не
завтра.
Через минуту-другую Снусмумрику удалось выбросить
Муми-тролля из головы. Выискивая подходящее местечко для привала,
он услышал журчание ручья гдето чуть поодаль, в глубине леса, и
сразу направился туда.
Между стволами деревьев потухла последняя красная полоска,
медленно сгущались весенние сумерки. Весь лес погрузился в
вечернюю синеву, и березы точно белые столбы отступали все дальше
и дальше в полумрак.
Это был прекрасный ручей.
Чистый и прозрачный, он, приплясывая, бежал над коричневыми
клочьями прошлогодних листьев, пробегал по еще не растаявшим
ледяным туннелям и, повернув на поросшую мхом лужайку, бросался
вниз головой на белое песчаное дно, образуя небольшой водопад.
Ручей этот то весело напевал тоненьким комариным голоском, то
придавал своему голосу суровое и угрожающее выражение, а иногда,
прополоскав как следует горло снеговой водицей, заливался смехом.
Снусмумрик стоял и слушал. "Ручей тоже попадет в мою
песенку, -- подумал он. -- Может быть, как припев".
В этот момент из запруды выпал камень, изменивший мелодию
ручья на одну октаву.
-- Недурно, -- восхищенно сказал Снусмумрик. -- Именно так
это и должно звучать. Еще одна нота -- как раз та, которая нужна.
А может, посвятить ручью отдельную песню?..
Он достал свою старую кастрюлю и наполнил ее под водопадом.
Зашел под ели в поисках хвороста. Из-за таявшего снега и весенних
дождей в лесу было мокро и сыро, и Снусмумрику, чтобы найти сухие
ветки, пришлось забраться в густой бурелом. Он протянул лапу -- и
в тот же миг кто-то взвизгнул и метнулся под ель и еще долго
тихонько повизгивал, удаляясь в глубь леса.
-- Ну да, конечно, -- сказал самому себе Снусмумрик. -- Под
каждым кустом всякая мелюзга. Знаю я их... И почему они всегда
такие беспокойные? Чем меньше, тем непоседливей.
Он вытащил сухой пень и немного сухих веток и, не торопясь,
разложил походный костер в излучине ручья. Костер сразу же
занялся, ведь Снусмумрик привык готовить себе обед. А готовил он
всегда только себе самому, и никому больше. Чужие обеды его не
очень-то интересовали, потому что все его знакомые никак не
хотели расставаться с привычкой болтать за едой.
И еще они питали слабость к стульям и столам, а некоторые из
них пользовались и салфетками.
Он даже слышал об одном хемуле, который переодевался, прежде
чем приняться за еду, но это, наверное, была просто клевета.
С отсутствующим видом Снусмумрик хлебал свой жиденький суп,
и взгляд его все это время был устремлен на зеленый мшистый
ковер, что раскинулся под березами.
Мелодия сейчас была совсем близко, оставалось только
ухватить ее за хвост. Но он мог и не торопиться, она все равно
была окружена и уже не могла ускользнуть. Поэтому сначала он
займется мытьем посуды, потом трубкой, а затем, когда запылают
угли в костре и в лесу начнут перекликаться ночные звери, -- вот
тогда настанет время для песни.
Он увидел ее, когда мыл в ручье кастрюлю. Эта малышка
притаилась за корневищем и таращилась на него из-под
взъерошенных, нависших надо лбом волос. Глазки смотрели
испуганно, но с необыкновенным любопытством, они следили за
каждым движением Снусмумрика.
Снусмумрик сделал вид, что ничего не замечает. Он подгреб
угли в костре и срезал несколько еловых веток, чтобы было помягче
сидеть. Потом достал трубку и неторопливо раскурил ее. Он пускал
в ночное небо тонкие струйки дыма и ждал, когда к нему пожалует
его весенняя песня.
Но песня не торопилась. Зато малышкины глаза смотрели на
него не отрываясь, они восхищенно следили за всеми его
действиями, и это начинало его раздражать.
Снусмумрик поднес ко рту сложенные вместе лапы и крикнул:
-- Брысь!
Крошка юркнула под свой корень и, необычайно смущенная,
пропищала:
-- Надеюсь, я тебя не напугала? Я знаю, кто ты такой. Ты
Снусмумрик.
Она забралась в ручей и стала перебираться на другой берег.
Для такой крохи ручей оказался глубоковат, да и вода в нем была
слишком холодная. Несколько раз ноги ее теряли опору, и она
плюхалась в воду, но Снусмумрик был так рассержен, что даже не
попытался ей помочь.
Наконец на берег выползло какое-то жалкое и тоненькое, как
ниточка, существо, которое, стуча зубами, сказало:
-- Привет! Как удачно, что я тебя повстречала.
-- Привет, -- холодно ответил Снусмумрик.
-- Можно погреться у твоего костра? -- продолжала кроха,
сияя всей своей мокрой рожицей. -- Подумать только, я стану одной
из тех, кому хоть раз удалось посидеть у походного костра
Снусмумрика. Я буду помнить об этом всю свою жизнь. -- Малышка
пододвинулась поближе, положила лапку на рюкзак и торжественно
прошептала: -- Это здесь у тебя хранится губная гармошка? Она
там, внутри?
-- Да, там, -- сказал Снусмумрик довольно недружелюбно. Его
уединение было нарушено, его песня уже не вернется -- пропало все
настроение. Он покусывал трубку и смотрел на стволы берез
пустыми, невидящими глазами.
-- Ты нисколечко мне не помешаешь! -- с самым невинным видом
воскликнула кроха. -- Ну если б ты вдруг захотел поиграть. Ты
себе даже не представляешь, как мне хочется послушать музыку. Я
еще ни разу не слышала музыки. Но о тебе я слышала. И Ежик, и
Кнютт, и моя мама -- все они рассказывали... А Кнютт даже видел
тебя! Ты ведь не знаешь... здесь так скучно... И мы так много
спим...
-- Но как же тебя зовут? -- спросил Снусмумркк. Вечер все
равно был испорчен, и он решил, что уж лучше поболтать, чем
просто молчать.
-- Я еще слишком маленькая, и у меня еще нет имени, -- с
готовностью отвечала малышка. -- Меня никто об этом раньше не
спрашивал. А тут вдруг появляешься ты, о котором я так много
слышала и которого так хотела увидеть, и спрашиваешь, как меня
зовут. А может, ты смог бы... Я хочу сказать, тебе было бы
нетрудно придумать мне имя, которое было бы только моим и больше
ничьим? Прямо сейчас...
Снусмумрик что-то пробормотал и надвинул на глаза шляпу. Над
ручьем, взмахнув длинными, заостренными на концах крыльями,
пролетела какая-то птица, и крик ее, тоскливый и протяжный, еще
долго разносимся по лесу: ти-у-у, ти-у-у.
-- Никогда не станешь по-настоящему свободным, если будешь
чрезмерно кем-нибудь восхищаться, -- неожиданно сказал
Снусмумрик. -- Уж я-то знаю.
-- Я знаю, что ты все знаешь, -- затараторила малышка,
подвигаясь еще ближе к костру" -- Я знаю, что ты видел все на
свете. Все, что ты говоришь, все так и есть, и я всегда буду
стараться стать такой же свободной, как ты. А сейчас ты идешь в
Муми-дол, чтобы как следует отдохнуть и встретиться с друзьями...
Ежик говорил, что когда Муми-тролль встает после зимней спячки,
то он сразу начинает по тебе скучать... Правда, приятно, когда
кто-нибудь ко тебе скучает и все ждет тебя и ждет?
-- Я приду к нему, когда захочу! -- не на шутку рассердился
Снусмумрик. -- Может, я еще вообще не приду. Может, я пойду
совсем в другую сторону.
-- Но он тогда, наверно, обидится, -- сказала кроха. Она уже
начала подсыхать, и оказалось, что спинка ее покрыта мягким
светло-коричневым мехом. Снова потеребив рюкзак, она осторожно
спросила: -- А может быть, ты... Ты так много путешествовал...
-- Нет, -- сказал Снусмумрик. -- Не сейчас. --И он с
раздражением подумал: "Почему они никак не могут оставить меня в
покое? Неужели они не могут понять, что я все только испорчу
своей болтовней, если начну об этом рассказывать? Тогда ничего не
останется, я запомню только свой собственный рассказ, если
попытаюсь рассказать о своих странствиях".
Надолго воцарилось молчание, снова закричала ночная птица.
Наконец малышка поднялась и едва слышно проговорила:
-- Да, конечно. Тогда я пойду домой. Пока.
-- Пока, -- сказал Снусмумрик. -- Да, послушай-ка. Я насчет
твоего имени. Тебя можно было бы назвать Ти-ти-уу. Ти-ти-уу,
понимаешь, веселое и задорное начало и долгое и грустное "у" на
конце.
Малышка стояла и смотрела на него не мигая, и в отблесках
костра глаза ее светились, словно желтые огоньки. Она немного
подумала, тихонько прошептала свое новое имя, точно пробуя его на
вкус, примерилась к нему как следует и наконец, задрав мордочку к
небу, провыла это свое новое, свое собственное имя, и в вое этом
было столько восторга и тоски, что у Снусмумрика по спине
пробежал холодок.
Затем коричневый хвостик юркнул в зарослях вереска, и все
стихло.
-- Эх, -- вздохнул Снусмумрик и поддал ногой угли в костре.
Выбив трубку, он поднялся и закричал: -- Эй, вернись! -- Но лес
молчал. -- Ну вот, -- сказал Снусмумрик. -- Нельзя же постоянно
быть приветливым и общительным. Просто-напросто не успеваешь. И
ведь малышка получила свое имя...
Он снова сел и, прислушиваясь к журчанию ручья и ночной
тишине, стал дожидаться своей мелодии. Но она не появлялась. И
тогда он понял, что она улетела уже слишком далеко и ему ее,
наверное, никогда не догнать. У него в ушах звенел лишь
восторженный и робкий голосок этой малявки, которая все говорила,
говорила и говорила...
-- Ей бы сидеть дома со своей мамой, -- проворчал Снусмумрик
и улегся на еловые ветки. Через минуту он приподнялся и снова
закричал, глядя в сторону леса. Он долго вслушивался в ночную
тишину, потом надвинул на глаза шляпу и приготовился спать.
На следующее утро Снусмумрик отправился дальше. Он
чувствовал усталость и был не в духе; не глядя по сторонам, он
держал путь на север, и в голову ему не приходило ничего даже
отдаленно напоминающего мелодию.
Снусмумрик не мог думать ни о чем другом, кроме этой
малышки. Он помнил каждое ее слово, помнил все, что говорил сам,
раз за разом перебирал в памяти все подробности их встречи, он
все шел и шел и присел отдохнуть, лишь почувствовав полное
изнеможение.
"Что это со мной? -- вконец сбитый с толку, раздраженно
думал Снусмумрик. -- Такого со мной еще никогда не бывало.
Наверное, я заболел".
Он поднялся и побрел дальше, и все началось сначала, он
снова начал вспоминать все, что говорила малышка, и все, что он
ей отвечал.
Наконец он не выдержал. Где-то во второй половине дня
Снусмумрик решительно повернулся и пошел обратно.
Через несколько минут он почувствовал себя лучше. Он шел все
быстрее и быстрее, бежал, спотыкался. В ушах его звучали обрывки
песен, но ему было не до них. Ближе к вечеру, снова оказавшись в
березовой роще, он принялся звать малышку.
-- Ти-ти-уу! -- кричал он. -- Ти-ти-уу!
И ночные птицы отвечали ему: ти-у-у, ти-у-у. Но малышка не
отзывалась.
Снусмумрик исходил все вокруг вдоль и поперек, он искал ее и
звал, пока не стемнело. Над полянкой появился молодой месяц.
Снусмумрик посмотрел на него и подумал: "Загадаю-ка я желание,
ведь это же молодой месяц".
И он чуть было не загадал то же, что обычно загадывал; новую
песню или, как иногда бывало, новые приключения. Но он вдруг
передумал и сказал:
-- Хочу увидеть Ти-ти-уу.
И он повернулся три раза кругом, потом пересек поляну и
вошел в лес. Ему показалось, в кустах что-то зашуршало, что-то
коричневое и пушистое.
-- Ти-ти-уу, -- тихо позвал Снусмумрик. -- Я вернулся, чтобы
поболтать с тобой.
-- А, привет, -- высунувшись из кустов, сказала Ти-ти-уу. --
Хорошо, что ты пришел. Я покажу тебе, что у меня есть. Моя
собственная табличка с именем! Смотри! Когда у меня будет свой
дом, я повешу ее над дверью. -- Малышка держала кусочек коры, на
котором было вырезано ее имя, и важно продолжала: -- Красиво,
правда? Всем очень понравилось.
-- Замечательно! -- воскликнул Снусмумрик. -- А у тебя будет
свой дом?
-- А как же! -- просияла малышка. -- Я ушла из дома и начала
жить, как большая! Это так интересно! Понимаешь, пока у меня не
было собственного имени, я просто бегала по лесу и всюду совала
свой нос, а все события происходили сами по себе, иногда было
очень страшно, иногда нет, все это было не по-настоящему... Ты
меня понимаешь? -- Снусмумрик попытался что-то сказать, но
малышка тут же снова заговорила: -- Теперь я стала личностью, и
все, что вокруг происходит, все это что-нибудь да значит. Потому
что происходит это не само по себе, а происходит со мной,
Ти-ти-уу. И Ти-ти-уу может подумать одно, а может подумать другое
-- понимаешь, что я имею в виду?
-- Конечно, понимаю, -- сказал Снусмумрик. -- Я, пожалуй,
все же навещу Муми-тролля. Мне даже кажется, я немного по нему
соскучился.
-- Что? А-а, Муми-тролля? Да, да, конечно, -- сказала
Ти-ти-уу.
-- А если хочешь, я мог бы тебе немного поиграть, -
продолжал Снусмумрик. -- Или что-нибудь рассказать.
Малышка выглянула из кустов и сказала:
-- Рассказать? Да, да, конечно. Только попозже. А сейчас у
меня дела, ты уж меня извини...
Коричневый хвостик скрылся в кустах, но через несколько
секунд Снусмумрик увидел малышкины ушки и услышал веселый голосок:
-- Пока, привет Муми-троллю! А я тороплюсь, я потеряла
столько времени! -- И в тот же миг она исчезла.
Снусмумрик почесал в затылке.
-- Вот оно что, -- протянул он. -- Так, та-ак.
Он улегся на мох, лежал и смотрел в весеннее небо,
ясно-синее прямо над ним и цвета морской волны над верхушками
деревьев. И тут он услышал свою мелодию, зазвучавшую у него
где-то под шляпой, мелодию, в которой было и томление, и весенняя
грусть, и, самое главное, безудержное веселье, радость странствий
и одиночества.

[voda]

Человек, который не верил в любовь


Я хочу рассказать вам старинную историю о человеке, который не верил в любовь. Это был самый обыкновенный человек, такой же, как я и вы, но выделялся он именно складом ума: он был убежден, что любви нет. Конечно, прежде он и сам долго пытался ее найти и наблюдал за окружающими. Большая часть его жизни прошла в поисках любви, но в итоге он пришел к выводу, что любви нет.

Куда бы ни приходил тот человек, он непременно всем рассказывал, что любовь - это всего лишь фантазия поэтов или выдумка религии, предназначенная для того, чтобы манипулировать слабостями человеческого ума и управлять людьми, заставить их верить. Он говорил, что любви не бывает - именно поэтому никому из людей не суждено найти любовь, сколько ни старайся.

Человек тот был очень разумный и умел говорить убедительно. Он прочел много книг, он учился в университете и стал авторитетным ученым. Он умел выступать перед публикой, умел общаться с людьми самого разного уровня, а логика его была безупречна. Он говорил, что любовь - это нечто вроде наркотика: она приносит счастье, но вызывает сильную привязанность. К любви можно пристраститься, но что будет, если не получишь своей ежедневной "дозы"? А ведь в любви, как и в наркотиках, нужна ежедневная доза.

Еще он говорил, что отношения между влюбленными в точности напоминают отношения между наркоманом и торговцем наркотиками. Тот, чья потребность выше, похож на наркомана, а другой - на продавца. Взаимоотношениями управляет тот, кому любовь нужна меньше. Динамика ясна, поскольку в любых близких отношениях один обычно любит сильнее, а другой - вообще не любит и лишь пользуется тем, кто отдает ему всю свою душу. Понятно и то, как они манипулируют друг другом, понятны поступки и реакции. Так или иначе, отношения те же, что между наркоманом и торговцем наркотиками.

Наркоман - тот, чья потребность в любви сильнее, - живет в постоянном страхе. Он боится, что не получит следующую дозу своего наркотика, любви. Он думает: "Что я буду делать, если он или она меня бросит?" Этот страх вызывает у наркомана стремление обладать: "Это мое!" Пристрастившись, он становится ревнивым и требовательным - и все потому, что боится не получить очередную дозу. А продавец может манипулировать наркоманом, меняя дозу: давая то больше, то меньше, то вообще ничего. Тот, чья потребность выше, целиком во власти продавца и сделает что угодно, лишь бы его не бросили.

Далее тот человек начинал объяснять, что любви вообще не бывает. То, что называют "любовью", - не что иное, как страх; такие отношения основаны на манипулировании. Где уважение? Где та любовь, которую люди провозглашают на словах? Любви нет! Перед лицом священника, на глазах у своих родных и близких молодые пары дают друг другу торжественное обещание: жить вместе до самой смерти, любить и уважать друг друга, делить между собой и горе, и счастье. Они обещают любить и чтить друг друга. Множество обещаний... Но после свадьбы - через неделю, месяц или несколько месяцев, - никто уже не выполняет этих обещаний.

Начинается война за контроль: кто кем будет манипулировать, кто станет продавцом, а кто - наркоманом. Уже несколько месяцев спустя того уважения, в котором они клялись друг другу, нет и в помине. Есть лишь взаимные обиды и эмоциональный яд; оба причиняют друг другу боль. Мало-помалу все нарастает, усиливается - а потом они вдруг и сами не могут понять, куда же подевалась любовь. Но они остаются вместе, потому что боятся одиночества, сплетен и осуждения окружающих. А еще они боятся собственных мнений, самоосуждения. Но где же любовь?

Тот человек часто говорил, что видел много пожилых пар, проживших вместе тридцать, сорок, пятьдесят лет, и все они очень гордились тем, что живут бок о бок так долго. Однако, рассуждая о своих отношениях, они заявляли: "Нам удалось сохранить наш брак". Это означает, что один из них целиком подчинился другому. В определенный момент кто-то сдался и решил просто терпеть эти страдания. Тот, чья воля была сильнее, а зависимость меньше, победил в этой войне, но где же то пламя, которое они называли любовью? Теперь они относятся друг к другу как к вещам: "Она моя...", "Он мой...".

Затем тот человек переходил к причинам, по которым не верил в существование любви. Он пояснял, что сам прошел через все это, но больше не позволит никому манипулировать своим умом и руководить его жизнью, прикрываясь идеей любви. Доводы его были очень логичны, и ему удалось убедить в своей правоте многих людей. Любви не существует.

Но в один прекрасный день тот человек гулял по парку и увидел на скамейке прекрасную даму. Заметив, что она плачет, он испытал укол сострадания. Он присел рядом и спросил, может ли чем-нибудь помочь. Он поинтересовался, почему она плачет. И представьте себе: она призналась, что ей горько оттого, что на свете нет любви.
- Поразительно! - воскликнул тот человек. - Женщина, которая не верит в любовь!
Разумеется, ему захотелось узнать ее получше.
- Почему вы считаете, что любви нет? - спросил он.

- Долгая история... - вздохнула она. - Я вышла замуж совсем молоденькой, я верила в любовь и прочие иллюзии, я искренне надеялась разделить с тем мужчиной всю свою жизнь. Мы поклялись друг другу в верности, уважении и любви. И поженились. Но скоро все изменилось. Я была верной женой, я заботилась о доме и детях. А муж упорно делал карьеру, и для него успехи вне дома были намного важнее, чем семья. Он перестал уважать меня, а я - его. Мы причиняли друг другу боль, и в какой-то момент я поняла, что никогда не любила его, а он не любил меня. Но детям нужен отец - во всяком случае, так я оправдывала то, что оставалась рядом с ним и всеми силами его поддерживала. Потом дети выросли и начали жить отдельно. У меня больше не было повода оставаться с ним: зачем, если нет ни уважения, ни доброты? И я знаю, что даже если бы вышла замуж за другого, все было бы точно так же. Ведь любви не существует. Какой смысл гоняться за тем, чего нет? Но мне все равно грустно.

Тот человек прекрасно ее понял. Он обнял ее за плечи и сказал:
- Вы правы, любви не бывает. Мы ищем любви, мы распахиваем свою душу и становимся уязвимыми - но находим только эгоизм. И это причиняет нам боль, даже если нам кажется, будто все будет замечательно. Не важно, сколько раз мы женимся и выходим замуж: снова и снова происходит одно и то же. Так зачем пытаться искать любовь?

Эти двое были так похожи, что стали лучшими друзьями. Это были чудесные взаимоотношения: взаимное уважение, один никогда не огорчал другого. Каждая минута общения приносила им радость. Между ними не было ни зависти, ни ревности, ни попыток навязать свой контроль, ни стремления обладать друг другом. С ходом времени отношения только крепли. Им нравилось общаться, вместе им всегда было интересно, а в разлуке они очень скучали друг без друга.

И однажды, уехав в командировку, тому человеку вдруг пришла в голову безумная мысль.
"Хм, - подумал он, - а вдруг мои чувства к ней - это любовь? Но ведь они так отличаются от всего, что было раньше. Это совсем не то, о чем говорят поэты, о чем твердят священники. Я ведь за нее не в ответе. Она мне ничего не должна, она мне особенно не нужна - я и без нее могу о себе позаботиться. Мне и в голову не приходит винить ее в своих трудностях, мы не срываем друг на друге свой гнев. Нам просто очень хорошо вместе, мы нравимся друг другу. Она ничем меня не попрекает, вообще не доставляет никаких неприятностей. Я не чувствую ревности, когда вижу ее с другими. Я не испытываю зависти к ее успехам. Быть может, любовь все же есть, просто она совсем не такая, как принято считать?"

Ему нетерпелось вернуться домой и поговорить с ней, рассказать о своей странной идее. Но, едва он заговорил, она сказала:
- Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду. Я уже давно об этом думала, но боялась признаться, потому что знаю: ты не веришь в любовь. Возможно, любовь и правда существует, а мы просто не знали, какая она на самом деле.
Они решили стать любовниками и жить вместе. Самое удивительное, что ничего в их отношениях не изменилось! Они по-прежнему уважали и поддерживали друг друга, а любовь их становилась все крепче. Они были так счастливы, что сердца их пели от любви даже в самые обыденные минуты.

Сердце того человека было настолько переполнено любовью, что однажды ночью случилось настоящее чудо. Он смотрел на звезды, отыскал на небе самую прекрасную - и сила его любви оказалась так велика, что звезда покатилась с неба и упала прямо ему в ладони. А потом случилось другое чудо: душа его слилась с этой звездой. Он был невероятно счастлив, и он помчался к своей прекрасной даме, чтобы вложить звезду ей в руки и доказать тем самым свою любовь. Но в тот миг, когда звезда легла в ее ладонь, она на секунду засомневалась. Его любовь была слишком всепоглощающей. Звезда выскользнула из ее рук и разбилась на миллионы осколков...

До сих пор скитается по миру древний старик, провозглашающий, что любви не бывает. И есть на свете красивая женщина - она сидит дома у окна, ждет одного человека и утирает слезы, вспоминая о рае, который когда-то был у нее в руках и который она, усомнившись, потеряла. Вот и вся история о человеке, который не верил в любовь.

Кто же допустил ошибку? Хотите разобраться, что было не так? Ошибку совершил тот человек: он решил, что сможет подарить женщине свое счастье. Звезда была его счастьем, а ошибкой стала попытка вложить его в ее ладони. Счастье никогда не приходит извне. Он был счастлив, потому что излучал любовь; она была счастлива, потому что тоже излучала любовь. Но как только он передал ей ответственность за собственное счастье, она выронила звезду и разбила, поскольку просто не была способна нести эту ответственность.

Как бы ни любила его та женщина, она не могла "сделать" его счастливым - хотя бы потому, что не умела читать его мысли. Она просто не могла знать, в чем заключаются его надежды, о чем он мечтает.

Если берешь свое счастье и передаешь его в чужие руки, его рано или поздно разобьют. Если передоверишь свое счастье другому, непременно лишишься его. Счастье исходит только изнутри, оно - следствие любви, и потому каждый человек сам отвечает за свое счастье.
Ответственность за него невозможно передать другому, однако первое, что делают в церкви на венчании, - обмениваются кольцами. Мы передаем свои звезды в руки невесты или жениха и сами надеемся сделать спутника жизни счастливым. И не важно, насколько сильно любишь человека, - нам все равно никогда не стать такими,
какими нас хотят видеть другие.

[Анни]

Какая теплая тема Можно погреться как на Солнышке рано утро на берегу моря)